Последнее время пребывания Суворова в армии Графа Румянцова-Задунайского
Оставим на время Суворова в Негоештах и бросим взгляд на действия второй дивизии и главных сил в промежуток времени между первой и второй экспедициями Суворова на Туртукай. Около того времени, когда Суворов истребил Туртукай, во второй дивизии сделан, как выше сказано, ряд поисков; из числа их поиск на Марутянский лагерь был неудачен. Начальник отряда, полковник князь Репнин со многими офицерами и рядовыми был взят в плен.
Главнокомандующий, похвалив дело Суворова, весьма огорчен был неудачею князя Репнина. Оставление в руках неприятеля судна с начальником ему казалось предательством со стороны подчиненных. Приказав по сему обстоятельству произвести исследование, Румянцев не упустил случая, чтобы не заметить графу Салтыкову, что никакое соображение не могло быть [61] хуже того, которым он руководился в поиске на Марутянский лагерь, ибо атаковать лагерь, составлявший авангард неприятельских войск, в Рущуке находящихся, прилично было значительным силам, а не малому отряду, который, в сем случае, явно был предан в жертву многочисленному неприятелю.
После произведенных в первой половине мая поисков снова наступило бездействие в Валахии. Успех Туртукайской экспедиции, хотя и представлял полную возможность посылать партии из устья Аржиша на противоположный берег Дуная для отрезания сообщения водою Рущука с Силистрией, однако же граф Салтыков этим не воспользовался. Суда неприятельские по-прежнему имели свободное по Дунаю плавание. Около 20 мая граф Румянцев, усмотрев из донесений, что из Рущука вниз по Дунаю отплывало много Турецких судов, полагал, что неприятель, вследствие сделанных, может быть, ему открытий пленными отряда полковника князя Репнина, намерен был предпринять нападение на нашу сторону где-нибудь ниже Туртукая, и поэтому предписано было графу Салтыкову разузнать – на каком пункте своего расположения неприятель себя ослабил, и воспользовался тем для нанесения ему вреда. Приказание это, подобно другим, исполнено не было.
В таком состоянии находились дела до 25 мая. Генерал-майор Вейсман, переправившись чрез Дунай 23 числа, приближался около этого времени от Бабадага к Карасу.
Главнокомандующий, имея в виду озаботить неприятеля, выше Силистрии по Дунаю расположенного, с тем, чтобы, удержав его в прежнем положении, [62] не дозволить послать войск с верхнего Дуная в подкрепление действовавшим против Вейсмана, приказал графу Салтыкову выйти из лагеря пред Рущуком и сделать демонстрацию на крепость Турно, а на прочих пунктах расположения второй дивизии приступить снова к производству экспедиций за Дунай. Внезапное оставление лагеря нашими войсками, к бездействию которых Турки привыкли в течение почти месяца, и угроза крепости, которая положением своим порождала опасения в неприятеле, в течение предшествующих кампаний не могли не внушить в неприятеле беспокойства. Со своей стороны граф Салтыков приобретал через то средства скрывать свои силы и намерения. Чтобы еще сильнее утвердить неприятеля во мнении о решительности нашей штурмовать крепость Турно, сделано распоряжение о заготовлении жителями туров, лестниц, фашин и проч. и указаны места для склада материалов. На самом же деле все работы ограничивались построением плотов на реке Ольте и заготовлением леса для потребностей войск. В экспедиции за Дунай предназначались отряды: генерал-майора Суворова на Туртукайский лагерь и полковника Уварова на г. Ореву. Ниже увидим, что обе эти экспедиции не состоялись.
В то же время на среднем Дунае ниже крепости Силистрии действия состояли в следующем: генерал-майор Вейсман. разбив 27 мая у Карасу двенадцатитысячный неприятельский корпус, вошел в сообщение с главнокомандующим чрез Гирсовский пост; но сам оставался у Карасу в ожидании перехода главных сил чрез Дунай. [63]
Граф Румянцев, между тем, прибыв с главными силами на берег Дуная против Гирсова, осмотрел 1-го июня переправу через реку, нашел ее чрезвычайно затруднительной по причине большой ширины Дуная в том месте и, несмотря на то, решился переправляться. Для ускорения переправы сделано было распоряжение оставить тяжелые обозы на левой стороне Дуная, а чтобы еще более поощрить армию к облегчению себя от излишних повозок фельдмаршал не приказал переправлять и своих экипажей. Генерал-майору Вейсману предписано оставаться в прежней позиции и наблюдать дорогу в Базарджик, при движении против него неприятеля в превосходных силах, отступать к Гирсову. а если Турки направятся к Дунаю, минуя его, то выйти им в тыл в то время, когда они начнут переправляться на нашу сторону и разбить их.
Графу Салтыкову дано повеление развлекать внимание неприятеля демонстрациями и производить экспедиции за Дунай. Генерал Потемкин должен был действовать так же, как и Граф Салтыков, до тех пор, пока будет производиться переправа. Когда же главные силы, соединившись в Гирсове с корпусом Вейсмана, пойдут к Гуробалам и далее к Силистрии, то Потемкину сделать нападение на ближайший неприятельский пост ниже Силистрии, переправиться там чрез Дунай и присоединиться к главным силам.
Вскоре затем главнокомандующий, получив донесение от генерал-майора Вейсмана, что дорога от Гирсова к Силистрии неудобна для движения артиллерии, и что переправа у Гуробал представляет менее [64] затруднений, нежели у Гирсова, сделал новые распоряжения: генералу Вейсману назначено 7-го июня от Карасу подойти к Гуробалам и атаковать находившийся там 6,000-ый неприятельский отряд с тылу в то время, когда генерал-поручик Потемкин ударит на него с фронта от реки. 7-го июня очищено сел. Гуробалы, и неприятель бежал к Силистрии. 10-го июня главные силы подошли к Дунаю. 11-го началась переправа, а 12-го двинуты к крепости Силистрии корпуса генерал-поручиков Ступишина и Потемкина. В авангарде их шел герой Вейсман.
Осман-Паша, стоявший лагерем выше Силистрии, по получении известия о взятии Гуробал и переправе русских войск чрез Дунай, перешел оттуда на дорогу из Силистрии в Гуробалы и занял новый лагерь в 5-ти верстах пред крепостью. Силы его простирались до 10,000. Лагерь был укреплен.
Авангард генерал-майора Вейсмана, пройдя дефиле, образуемое озером Галицией, горами и берегом Дуная, первый принял на себя атаку неприятеля. Подошедшие затем корпуса генерал-поручиков Ступишина и Потемкина выбили неприятеля из лагеря, преследовали его до садов Силистрийских и заняли лагерь в 3-х верстах от города.
13-го июня окончена переправа главных сил, которые расположились 4 версты, не доходя лагеря передовых корпусов. 15-го, корпус генерал-поручика Потемкина подвинут ближе к городу, а остальные войска стали пред самыми садами крепости. Произведенные в продолжение 15-го и 17-го июня рекогносцировки показали, что крепость лежит [65] у подошвы гор на самом берегу Дуная; горы покрыты лесом и изрыты глубокими оврагами. Закрытое и пересеченное свойство местности окрестностей Силистрии способствовало неприятелю производить вылазки и затрудняло расположение и действие наших войск. Пред городом находилась крутая ретраншированная гора, занятая сильным корпусом. Не уничтожив эту преграду, нельзя было приступить к городу. Граф Румянцев назначил атаку сего ретраншамента на 18-е число. Выбранные из полков охотники под начальством генерал-майора Игельштрома составили одну колонну. Полки Ширванский и Кабардинский с батальоном гренадер под начальством генерал-майора Вейсмана другую колонну. Наконец, полки: 1-й гренадерский и Куринский с гренадерским батальоном подполковника графа Румянцева под командой генерал-поручика Ступишина составляли резерв этих колонн. В ночь на 18-е число колонны расположились скрытно у подошвы ретраншаменты и пред городом. Корпус генерал-поручика Потемкина должен был дать сигнал к атаке передовым колоннам и поддержать их во время действий. 18-го Июня на рассвете огонь с наших батарей возвестил начало боя. Шесть часов спустя, ретраншамент был занят генерал-майором Вейсманом, и защитники его истреблены.
В это время Главнокомандующий, прибыв в ретраншамент, приказал генерал-поручику Ступишину идти со своим резервом в главный корпус, а сам занялся с генерал-майором Вейсманом расположением новых батарей против города, как [66] вдруг пришло известие, что неприятель в больших силах наступает в тыл армии по Базарджикской дороге. Дивизия генерал-поручика Потемкина тотчас была двинута навстречу 7,000-му корпусу Турок, отряженному к Силистрии Нюманом-Пашою, который сам с 20,000 человек находился уже не далее 30 верст. Генерал-поручик Потемкин, приблизившись к Турецкому корпусу, нашел там бой в полном разгаре. Неприятель атаковал Ступишина в то время, когда корпус его возвращался из ретраншамента в лагерь. Прибытие Потемкина решило бой в нашу пользу.
В тот же день гарнизон крепости, ободренный прибытием свежих сил, сделал сильную вылазку и принудил колонну Игельшторма, назначенную для штурма города, отступить. Фельдмаршал, полагая, что Визирь, отрядив корпус Нюман-Паши в подкрепление гарнизона Силистрии, сам следовал за ним, решился немедленно отступать. Вейсману приказано было очистить ретраншамент в ночь на 19-е июня и вступить в лагерь. Выпавший затем большой дождь 19-го числа удержал войска наши пред Силистрией во весь день. 20-го июня армия двинулась назад и расположилась лагерем в 6-ти верстах от крепости.
В тот же день фельдмаршал, получив от войск, прикрывших переправу и оставленных в дефиле на дороге из Гуробал в Силистрию, известие, что усмотрен большой неприятельский лагерь между селений Кучук и Буюк-Кайнарджи, приказал генерал-квартирмейстеру генерал-майору Муромцеву произвести рекогносцировку, а 21-го июня двинул [67] туда Вейсмана с десятью батальонами и пятью кавалерийскими полками. 22-го июня Вейсман атаковал Турок в сильном их лагере, разбил их и, этим подвигом обеспечив обратную переправу фельдмаршала за Дунай, пал в бою, простреленный ружейною пулею в руку, грудь и сердце в тот самый момент, когда, ободряя солдат, въехал в первую шеренгу переднего фаса, прорванного Турками каре.
Турецким корпусом предводительствовал Нюман-Паша. В составе корпуса находилось десять тысяч лучшей турецкой пехоты. Намерение Паши было истребить русскую армию в содействии с Силистрийским нарнизоном; и для того в самый день своего поражения предположил он занять окружающие высоты Дервентские и ударить на русскую армию в то время, когда она войдет в дефиле между Силистрией и Гуробалами.
После поражения Турок 22-го июня фельдмаршал 27-го июня переправился обратно на левую сторону Дуная. Побудительными причинами к тому были: изнурение кавалерии и недостаток фуража.
Перенесемся к Суворову в Негоешты. После 10-го мая, дав своим регулярным войскам отдых, он изредка посылал партии казаков на правую сторону Дуная, а сам, между тем, старался примечать, не найдется ли кто между его офицерами способным к партизанским действиям. От него требовали содействия генерал Потемкин и граф Салтыков. Суворов, готовый на все, признавал недостаточным ограничивать наши действия тревожением неприятеля небольшими партиями казаков; по его мнению, должно [68] было стать твердой ногою на правой стороне Дуная и распространять набеги как можно далее во внутрь страны. Желая по сему случаю объясниться с графом Салтыковым и сказать несколько слов о действиях Потемкина, которые он находил опасными, Суворов 14-го мая отъехал из Негоешт.
Возвратившись 17-го мая из Станештского лагеря к своему посту и не успев убедить графа Салтыкова усилить его пехотою, он занялся приведением в порядок своей флотилии, укрепления и артиллерии. В гребцы на суда вытребовал он жителей, а для исправления судов – мастеров, знающих строительную часть. В Негоештском укреплении, местами обвалившемся, и, по выражению Суворова, походившем на турецкий ретраншамент, бруствер возвышен, крутости одеты фашинами, положены штурмфалы, усилены и углублены рвы и выкопаны волчьи ямы. Артиллерия пополнена зарядами, укомплектована прислугою, усилена двумя 8-ми фунтовыми единорогами, а под турецкие пушки построены лафеты. Приготовив таким образом средства для обороны, он доносил графу Салтыкову, что Туртукайский лагерь увеличивается ежедневно, и что туда беспрестанно прибывали войска и сухим путем, и водою, между тем, как у него пехоты под ружьем было только 650 человек.
Граф Салтыков, побуждаемый Румянцевым отрезать коммуникацию неприятеля по Дуная, предписал Суворову 25 мая сообразить – как лучше исполнить волю Главнокомандующего и, если можно, сделать второе нападение на Туртукайский лагерь. 27 мая Суворов, [69] произведя рекогносцировку мест, прилежащих к устью Аржиша и противоположного берега, нашел, что для пресечения сообщения Дунаем Силистрии с Рущуком должно было занять остров, лежащий против Туртукайского урочища, таким числом пехоты и артиллерии, чтобы оборона его была довольно самостоятельна, и утвердиться на правой стороне Дуная, без чего удержание острова за собою было бы затруднительно.
Рассуждая о вторичной экспедиции за Дунай, Суворов представлял Графу Салтыкову, что, ограничивая цель нового поиска, подобно произведенному 10 мая, разбитием неприятеля, мы не достигнем того, чтобы овладеть течением Дуная, ибо ничто не воспрепятствует Туркам снова вернуться к Туртукайскому урочищу и мешать нашим предприятиям на Дунае. Между тем, труды и опасности для отряда будут те же, как в том случае, когда он возвратится после поиска, так и в том, если утвердится на правой стороне Дуная. С расширением цели и круга действий экспедиции за Дунаем необходимо было увеличить силы отряда, чтобы он был в состоянии отражать нападения Турок с трех сторон: от Силистрии, Шумлы и Рущука, и производить набеги во внутрь края. В противном случае успех на правой стороне Дуная тем более мог быть сомнителен, что в обстоятельств, благоприятствовавших экспедиции 10 мая, мы на своей стороне имеем только одно: храбрость наших войск. На внезапность же нападения уже нельзя более рассчитывать, потому что неприятель был чрезвычайно бдителен и осторожен. [70]
Невзирая на основательность этих соображений, Граф Салтыков не уважил их, донес Главнокомандующему, что Суворов отказался от вторичного поиска за Дунай, а Суворову предписал оставаться в Негоештах. Готовясь сам начать движение к стороне Турна, он предупредил Суворова не надеяться на пособие от дивизии и при нападении неприятеля в превосходных силах ожидать подкрепления от генерала Потемкина.
Оскорбился ли Суворов невниманием к его рвению или ему не понравилось оборонительное положение против неприятеля, им презираемого, больной и ослабленный продолжительной лихорадкой он не хотел более оставаться в Негоештах и 29 мая писал Салтыкову: «Ваше Сиятельство изготовляетесь на наступательное, а меня здесь оставлять изволите. Нижайше прошу, милостивый государь, взять меня к себе, а на мое место сюда определить кого из младших меня. Милостиво и сами рассудите, сколько мне и так обидно, что у Текелли8…. а он меня моложе. На сию Вашего Сиятельства милость твердо уповаю и проч.»
Вслед за письмом, 4 июня Суворов представил рапорт о увольнении его в Букарест для пользования от лихорадки. 5 июня, когда все было готово к отъезду, прибыл в Негоешты от Графа Румянцева курьер и вручил Суворову ордер, которым Главнокомандующий в первый раз вошел в непосредственное с ним сношение.
В то время, когда Суворов доносил Салтыкову о невозможности сделать вторичный поиск на Туртукайский [71] лагерь за малочисленностью пехоты генерал Текелли уведомил его, что неприятель, переправясь 21 мая чрез Дунай, вступил в Банат и строил укрепления у Калафа. Последствием сего известия было предписание полковнику Уварову удержаться от поиска на Ореву.
В начале июня против второй дивизии стояло сорок шесть тысяч Турок: в Туртукае три тысячи, в Рущуке пятнадцать тысяч, в Фиштове пять тысяч, в Турне и Никополе пятнадцать тысяч и в Виддине восемь тысяч. Турки владели значительной флотилией и двумя пунктами на левой стороне Дуная: крепостью Турно и Калафатом. Силы и средства неприятеля позволяли ему перейти Дунай, открыть наступательные действия и взять в тыл расположение наших войск в Валахии. Но Турки не воспользовались своими преимуществами и оставались все время в бездействии на правой стороне Дуная. С нашей стороны начальный план операций второй дивизии был отчасти приведен в исполнение; оставалось перейти Дунай, атаковать Рущук и тем сделать диверсию в пользу корпусов, действовавших от Гуробал к Силистрии. Граф Салтыков, не выходя еще из Станештского лагеря, составил военный совет из бывших при дивизии генералов и предложил на их обсуждение этот вопрос. Мнение Каменского, хотя и удостоенное одобрения Главнокомандующего, к исполнению принято было не вполне, по причине недостатка в судах во второй дивизии. Согласно сему мнению, Граф Салтыков должен был, присоединяя к себе отряд Текелли, сделать демонстрацию к обложению Турна, дабы заставить [72] Турок сосредоточить войска к Никополю. Затем он долженствовал увеличить гарнизон Журжи, занять ближайшие острова к Рущуку, построить на них батареи, разбить или отогнать прочь турецкие суда, там находящиеся, и потом на приготовленной флотилии переправиться с дивизией где-либо выше этой крепости и атаковать ее. 3-го июня дивизия подошла к крепости Турно, а 8-го снова обратилась к Журже с намерением произвести 10-го числа нападение на Рущук. Генерал Текелли занял позицию при устье Калмацуя для наблюдения за крепостью Турно. Генерал Суворов должен был содействовать предприятию Салтыкова посредством экспедиции на Туртукайское урочище.
Упомянутым выше ордером Румянцев, уведомив Суворова, что Салтыкову предписано усилить Негоештский отряд пехотой, приказывал ему сделать нападение на Туртукайский лагерь. если не встретит затруднений; в противном случае ограничиться демонстрациями, имевшими целью не допустить неприятеля послать часть войск в пособие Силистрийскому гарнизону. Четыре дня спустя, то есть 8-го июня, вторым ордером Румянцем, отменяя нападение на Туртукай, если оно еще не произведено, приказывал Суворову спуститься на судах к Чиканештам и занять неприятеля демонстрациями, сколько собственное усмотрение и искусство могут его в том руководить. Главнокомандующий признавал надобность в подобном действий, для того чтобы развлечь внимание гарнизона Силистрии в то время, когда корпуса Ступишина и Потемкина приблизятся к городу. [73]
Эти ордера и последовавшие за ними после второй экспедиции Суворова – суть единственные документы непосредственных сношений Главнокомандующего с Суворовым во все время пребывания последнего во второй дивизии до 10-го июля. Они писаны прямо Суворову во избежание напрасной потери времени, что неминуемо последовало бы, если те же приказания ему переданы были через Графа Салтыкова.
Распоряжение Румянцева одушевило Суворова и заставило на время забыть самую болезнь. На другой день после того, как Суворов просил для себя увольнения в Букарест, он писал Салтыкову, что чувствует себя здоровее, оставляет по-прежнему командование отрядом за собою и с рассветом 6-го июня пойдет к Дунаю, где, остановившись на высотах урочища Ольтениц, будет ожидать назначенной к нему в подкрепление пехоты. В письме от 6-го июня Суворов, между прочим, говорит: «вчера я вышел из жестокой лихорадки, завтра того же ожидаю».
Граф Салтыков, подтверждая повеление Главнокомандующего, требовал сверх того, чтобы Суворов, по разбитии Турок в Туртукайском лагере, двинулся правым берегом Дуная к Рущуку, куда, как мы видели, и сам он намеревался переправиться 10-го июня. В подкрепление Негоештскому отряду послал он один батальон Апшеронского полка и одну роту гренадер с двумя пушками. Суворов, ссылаясь на бдительность неприятеля, просил второго батальона Апшеронского полка и легких войск. Однако, не успев в своем требовании, изготовил диспозицию на 7-е июня для экспедиции за [74] Дунай, сообщил ее отряду к исполнению и вдруг, сдав команду старшему по нем полковнику Князю Мещерскому, донес Графу Салтыкову о своем отъезде и уехал в Букарест. Обстоятельство, побудившее Суворова оставить отряд в то время, когда он близок был исполнить свое намерение, чрезвычайно темно: в официальной его переписке нигде о том не упоминается. В частных письмах есть указание на причину негодования Суворова. Постараемся сколь возможно объяснить этот факт.
Борясь с болезнью, Суворов диктовал самую диспозицию в лихорадочном пароксизме. Полковник Князь Мещерский, старший по нем в отряде, принял от него диспозицию и сообщил ее войскам. С наступлением сумерек в лагере ударили подъем. Войска построились в колонны. Флотилия, готовая перенести отряд к победе, вошла в Дунай. В это самое время Князь Мещерский, желая заблаговременно ознакомить начальников частей с некоторыми распоряжениями на левом берегу и вместе с тем обозреть противную сторону, пригласил их поспешить прежде колонн на берега Дуная и Аржиша. Прибыв туда, они вдруг усматривают, что противная сторона покрыта множеством неприятельских войск, теряют бодрость и единогласно признают невозможным сделать переправу. Суворов, огорченный нерешительностью своих сподвижников, уехал.
К сожалению, диспозиция для атаки на 8-е июня не сохранена, и эта утрата тем более для нас чувствительна, что атака Туртукайского лагеря в ночь с 17-го на 18 июня была произведена по той же самой диспозиции. [75]
Письма Александра Васильевича по сему случаю к Салтыкову от 8-го и 9-го июня могут служить лучшими объяснениями на изложенное обстоятельство; притом они вполне рисуют состояние духа и положение Суворова в то время. Вот письмо от 8-го июня из Букареста: «сего числа я сюда привезен, день мой, насилу брожу. Ежели впредь какому быть с кочующими на Туртукайской горе, непременно должно, чтоб ваше Сиятельство изволили прислать и второй Апшеронский батальон, хотя и на первый случай. Прибывший батальон не имеет в себе полбатальона».
«Прошлая ночь была пустая. Дело было пол дела против прошлаго. Маневр в атаке был прекраснейший, войска для вступления в оной надвинуты были по их лагерям. Флотилия 30-ти лодок для левой атаки, 4 чайки для правой с острова уже были в рукаве. J’ai horreur de Vous dire le reste. Votre Excellence devinera d’Elle mème, que cela reste entre nous; moi, vagabond, je ne veux point ici d’ennemis, hormis que l’indignation pour quelque tems ne manquera pas. и пр.»
Письмо от 9-го июня: «С двух ордеров Вашего Сиятельства от 7-го и 8-го сего месяца сообщил мне сюда за известие копию г-н полковник Князь Мещерский. Ордер от 8-го быть так! а что от 7-го подлинно мне делает другую лихорадку. Благоволите, Ваше Сиятельство, рассудить, могу ли я уже снова над такою подлою трусливостию комнаду принимать, и не лучше ли мне где на крыле примаючить, нежели подвергать себя фельдфебельством моим до стыда видеть под собою нарушающих присягу и опровергающих весь долг службы. Г. Б. причиною [76] всему, все оробели и до Кашперова. Я чуть имел движение!... Какой это позор! Все оробели, лица не те! Бога ради, Ваше Сиятельство, сожгите письмо. Опять сим напоминаю, что я здесь неприятеля не хочу, и лучше все брошу нежели бы его иметь пожелал. Каторга моя в Польше, за мое праводушие, всем разумным знакома. Есть еще Граф Иван Петрович способ, соизвольте на время прислать к нашим молодцам потверже Генерал-Майора; всякой здесь меня моложе, он может ко мне заехать, я ему дам диспозицию: (той нет у рук, что я диктовал в беспамятстве, она хороша!) Прикажите ему только смело атаковать. Г. Б. за чем нибудь, между тем, отзовите. Да пришлите еще пару на сие время смелых, мужественных штаб-офицеров пехотных. Сегодняшняя лихорадка была слава Богу полегче, потел только около 4-х часов. Боже мой! когда подумаю, жилы рвутся! остаюсь и проч.»
В отсутствие Суворова из Негоешт, Князь Мещерский ни на что не решался: экспедиция за Дунай казалась ему невозможной по многочисленности неприятеля. Отплыть к Чиканештам, как предписывал Главнокомандующий ордером от 8-го июня, он находил также опасным, потому что неприятель, усмотрев это, мог напасть на Негоешты. Ограничивая свои действия демонстрацией, Мещерский занял лагерь ближе к Дунаю, построил батарею в устье Аржиша для обстреливания судов, проходивших мимо Туртукайского урочища, и посылал по ночам на правую сторону Дуная небольшие партии казаков, которые, возвращаясь со светом, доставляли одни и те же известия: что неприятель весьма бдителен, [77] и при малейшей попытке пристать к берегу пикеты его дают сигнал, и Турки сбегаются большими массами к реке.
Суворов, между тем, будучи томим болезнью и горя нетерпением возвратиться к своему посту, опасался, чтобы в его отсутствие не миновалась надобность в экспедиции, и чтоб Турки не ободрились, видя приготовления к оной оставленными. Занятый этими мыслями, он не переставал соображать обстоятельства, которые могли благоприятствовать успеху, и продолжал сноситься с Графом Салтыковым. 10-го июня он писал: « Votre Excellence! J’apprehende fort, que du coté de Tourtoukay les opérations ne se ralentissent ; ma maudite fièvre en fait les empéchements. Je fus oblige de suer hier une seconde fois ; J’espere d’aboutir à a fin pour la semaine à venir et Dieu le veuille ! Pr. M. est fort honnete homme, mais il n’est pas encore en coutume de commander. Bat : le serait de mème, mais p. et à cela il vise ; cela donne de l’influence et qú en attendant cela n’empeste pas, malheureusement, les troupes. Les Turcs prennent courage, voyant les préparatifs de l’attaque retimbés dans le néant. Encore prie-je Votre Excellence, si Vous ne commencez pas avec Roustchuk avant Tourtoukay et la combinasion des troupes de Nigoeste, tàchez de faire venir le dimanche prochain dans notre camp le deuxieme bataillon d’Abscheronsky, c’est pour renforcer les opérations de Tourtoukay, c’est pour aboutir à une meilleure réussite. Vous aurez apres toutes ces troupes a Vous, à la piste par eau et par terre. Ce bataillon là ne doit point avoir d’artillerie. J’assure Votre Excellence, c’est pour marcher á pas plus surs. Je reste....»
Второй батальон Апшеронского полка, который так сильно Суворов домогался иметь у себя, прибыл в Негоешты. 14-го числа возвратился туда [78] и сам Суворов и в тот же день писал Графу: «Мне немного лучше, хочу начать попытку и в завтрашнюю ночь. Ежели Бог благословит успех, повелите ли с судами и людьми, оставив немного в Негоештах, подняться к Журже?»
Найдя отряд в Ольтеницах, Суворов назначил ночь с 17-го на 18-е июня для второго поиска на Туртукайский лагерь. Диспозиция, отданная им на 6-е июня, служила основанием для второй дополнительной, которую помещаю здесь вполне: «Диспозиция атаки на кучующих на Туртукайской горе, на основании прежней, прибавляя к тому»:
1-е, Все пехотные надлежат разделены быть на взводы в 6-ть рядов; так переправляются на судах, и пойдут быстро и мужественно на атаку взводною колонною, взводы намыкая в разделениях колонны один на другой, и задние напихивая на передние весьма. Колонна будет одна.
2-е, Разделение ея суть: 1-е Ребоков баталион; Астраханскаго пехотнаго: две роты гренадер, 4 мушкатер, егеря9 2-е Батурина баталион 4 роты мушкатер и в средине их, баталион Графа Мелина. 3-е Астраханский карабинерный баталион. 4-е Апшеронский баталион, гренадерская рота в хвосте. 5-е все Арнауты, что Генерала Потемкина, и Кашперовых от 100 до 150. Оные действуют в лесах по их искусству и набегами и нискем не мешаются. [79] Командир на оными Кашперов. 6-е, Ингерманландский карабинерный полк на конях, и 160 Леонова казаков, на 4 разделения с ним и Сенюшкиным. Они и для пикетов на той стороне. Между сими отделениями колонны, интервалы шагов по 50-ти. Конница действует сама собою, и для того у Апшеронскаго баталиона гренадерская рота в хвосте, да сверх того Г-ну Фишеру выбрать 48 стрелков на 4 отделения, в каждом по два урядника или ефрейтора, и у всех офицер. Оные действуют сзади по егерски, а посему Г. Фишер с его баталионом в арриергарде и резерве.
«3-е) Идти на прорыв, выигрывая прежний хребет горы, ни мало не останавливаясь. Голова хвоста не сжидает, оной всегда в свое время поспеет, как прежний благополучный опыт доказал. Командиры [80] частей колонны или разделений ни о чем не докладывают; но действуют сами собою с поспешностию и благоразумием. Ежели где Турки засядут, или будут набегать сильною толпою, то деташируют на их зарез роту, две роты. И хотя деташируется сам частный командир со всем его отделением; но сие без крайней нужды не чинит, а лучше их с крыльев колонны отстреливать, прорываясь на хребет горы. Буде же они ворвались бы (чего почти быть не может) в какой интервал марширующей колонны, то натурально, следующее отделение их тотчас выжмет. Не ошибаться на стрельбу и нападения наших Арнаут; а оным для того надлежит кричать беспрестанно сигнал. С кавалериею придут один единорог и одна трех-фунтовая пушка. Оныя доставить в каре Батурина. При них надлежит быть артиллеристов для подмоги двойное число. Хотя также при них будут лошади. Зарядов, принадлежностей довольное число, только без ящиков. Прочия все пушки закрывают переправу, и расставлены по берегу благоразумно; когда действие начнется, то можно из них стрелять холостыми зарядами, коих нарочно посильнее и довольно приготовить».
«4-е) Построение на хребте горы есть следующее: фронт на реку, буде из верхняго лагеря Турки не уйдут, с праваго крыла батальон Фишера, баталион Астраханский карабинерный, баталион Батурина, баталион Ребока. Баталионы Астраханский карабинерный и Батурина, кареями. Кавалерия позади. Тож Казаки и Арнауты. Чего ради ударить сбор и играть на трубах; построение когда место, с интервалами, [81] в каре лучше поставить, с крыльев, по одной только роте, но сильной.
Переправа: первая линия 30 лодок: Ребоков баталион, Батурина с Мелиным баталионами.
Вторая линия в 13 мачтовых судов; астраханский карабинерный баталион, Арнауты, ежели не будет довольно места, то для Апшеронскаго баталиона придать чайки, которыя пойдут позади того баталиона, дабы линию не портить.
Кашперову с Арнаутами тотчас идти своею дорогою и вступать в дело.
Третья линия четыре чайки: Ингерманландский карабинерный полк, перемешиваясь с 160 Леонова казаками; и при них Леонов и Сенюткин.»
«Судам возвращаться с той стороны весьма поспешно. И поелику оныя возвращаться будут, то сажать на них поспешно Ингерманландских карабинер с казаками смеся. При карабинерах отправить и два вышереченныя орудия. Вестовыя лодки пополам на сей и на той стороне».
«Атака на верхний турецкий лагерь, буде из онаго Турки не уйдут, надлежит быть того ж часу по построении на хребте горы».
«Первая линия: майор Ребок, два эскадрона карабинер Ингерманландского, казаков 40».
«Вторая линия: Астраханский карабинерный, и заним резерв, Фишер с Апшеронским баталионом два эскадрона Ингерманландскаго, 40 казаков. Кашперов с Арнаутами, действует по обычаю ни скем не смешиваясь. На хребте горы останется каре Батурина, один эскадрон Ингерманландскаго, 50 Арна т, 80 казаков, из них 40 содержания пикетов». [82]
«Атаковать быстро и мужественно, разбить, отнять суда и свесть к переправе на наш берег. Артиллерию турецкую весьма всю в целости забрать с лафетами. Ежели где кучка Турок будет просить их Аман, то давать погоню. За Турками чинить можно кавалериею токмо осторожно и не далеко. Впрочем возвращаться в прежнее построение на хребте горы».
Весь отряд Суворова имел 4,100 человек, в том числе под ружьем пехоты 1,720, регулярной кавалерии на коне 855, Арнаут генерал-поручика Потемкина 100, казаков полка Леонова и новонабранных 680. В составе отряда из регулярных войск находились: Астраханский и Апшеронский пехотные полки, 200 рекрут Капорского полка, астраханский и Ингерманландский карабинерные полки. К прежней артиллерии прибавлено две полковые пушки, четыре единорога и два из орудий, отбитых у неприятеля 10 мая, так что вся артиллерия состояла из 6-ти полковых и 9-ти крепостных орудий. На правую сторону Дуная нынешний раз Суворов взял два орудия: часть орудий действовала с батарей, построенных на левом берегу Дуная; прочая же вся артиллерия оставалась в Негоештах.
Неприятель имел при Туртукайском урочище два лагеря: один поменьше на горе, несколько выше того места, где находится город, а другой большой лагерь, состоявший из палаток и шалашей, выше Туртукайского урочища, на низменной части правого берега. Перед лагерями насыпаны были укрепления и батареи. Турок было свыше четырех тысяч. Суворов переправил на правую сторону не более 2,565 [83] человек: в этом счету и 1,700 пехоты, 320 спешенных карабинер, 185 карабинер на коне и 360 казаков и Арнаут.
За три часа до наступления ночи стоявшая в устье Аржиша флотилия разделена на три части, названные в диспозиции линиями. Войска сели на суда и отплыли от берега постепенно, одно отделение за другим. Командир Ингерманландского карабинерного полка полковник Норов оставлен для начальствования на левом берегу.
Как только 1-я линия судов оставила левый берег, наши батареи произвели пальбу и притом столь удачно, что неприятель поспешно очистил противную сторону. С приближением судов к берегу турецкие пикеты открыли по ним ружейный огонь. Войска наши, не отвечая им пальбою, вышли на берег, построились в шестирядную колонну и двинулись вперед, взбираясь в полном порядке на нагорный берег, не смотря на множество рытвин и оврагов. Взойдя наверх, колонна двинулась направо к хребту горы, лежащей выше разоренного Туртукая, и была встречена из меньшего турецкого лагеря ружейным и пушечным огнем. Шедший в голове майор Ребок открыл со своей стороны ружейную пальбу и заставил Турок бежать в беспорядке из лагеря. В тоже время взошли на хребет горы каре полковника Батурина и секунд-майора Графа Мелина, выстроились там и стали дожидаться карабинер и резервного батальона Фишера, которые, переправляясь на второй линии судов, несколько замедлили.
Турки между тем отошли за глубокий овраг [84] и намеревались, пользуясь темнотою ночи, сделать нечаянное нападение, но были предупреждены. Майор Ребок, следуя диспозиции, двинулся вперед с двумя гренадерскими, тремя мушкетерскими ротами и стрелками для атаки Турок и ретрашамента, находившегося впереди за двумя глубокими оврагами. Там был сам Туртукайский двухбунчужный Физулла-Сары-Паша и с ним другой Арслан-Паша. Колонна Ребока, перейдя первый овраг, подходила ко второму, как неприятель бросился оттуда на нее, но, быв отражен стрелками и гренадерами, возвратился в ретраншамент и открыл сильный пушечный и ружейный огонь. Майор Ребок, выдержав огонь, приблизился к ретраншаменту, спустился в ров и потом, поднявшись на высокий бруствер, ударил в штыки. Неприятель встретил его шашками, упорствовал четыре часа; ожесточение и резня были страшны. Турки бросались на русских офицеров, которые, будучи принуждены драться наряду с солдатами, были переранены, но не оставляли своих мест. Наконец, расторопность и храбрость начальников и мужество солдат взяли верх, кичливость неприятеля уступила твердости Русских, несмотря на то, что число Турок превосходило вчетверо силу колонны Ребока. 300 неприятелей было заколото на месте. Отбито 4 медные пушки и лагерь.
Этот момент боя был решителен. Только благоразумие и твердость начальствующего спасли отряд от поражения.
Суворов, переправившись со вторым отделением судов, до сего времени не находился в деле. Оба каре, следовавшие за майором Ребоком, подчинены были [85] полковнику Батурину. По диспозиции ему должно было поддержать Ребока, но он этого не сделал, нарушил диспозицию и едва не испортил всего дела. Сам Суворов объясняет это обстоятельство в письме к Графу Салтыкову от 27-го июня. «Что до г. Батурина, формально, милостивый государь, представлять от меня не станется; сердце не такое. Всякий полковник имеет у себя много приятелей, так и он в числе тех меня, что до партикулярности, по которой я им обязан; что же до субординации, я могу сказать что он ее довольно наблюдал, кроме сего разу. Покрался в мой разъезд, а я его, истинно, при завороте в Негоешты, хотел на время в Букарест уволить10. Для того надобно, Ваше Сиятельство, его унять, паче для примеру, ибо в таких корпусцах, как теперь команды моей, строгость требует величайшего наблюдения воинских правил. А главное неудовольствие на г. Батурина должно быть в том, что он своею храбростию надмен; хотел 17-го числа там быть где я ему за благо не судил, и распоровши диспозицию при начале, довольно было нас всех опасности подверг; по малой мере, людей у нас, по больше желаемаго, перепортили, в том числе Братцева».
[86] Прибыв на ту высоту, где майор Ребок еще добивал бегущих Турок, Суворов расположил свой отряд так: колонна Ребока подвинута вперед ретраншамента и поставлена на левом фланге 1-й линии против нижнего турецкого лагеря. Из двух каре Батурина и Мелина, ослабленных тремя ротами, отделенными в колонну Ребока, составлено одно и выдвинуто на правый фланг боевой линии для закрытия правого крыла со стороны Силистрии. Вторую линию боевого порядка составили резервный батальон майора Фишера, ставший за серединой 1-й линии, и каре спешенных карабинер полковника Князя Мещерского, помещенное за левым флангом 1-й линии к стороне Рущука. майор Кашперов со 100 казаками и 100 Арнаутами послан в левую сторону для очищения леса от неприятеля.
Построение отряда окончилось, и дневной свет уже с час озарял окрестности. Суворов, имея в виду атаковать нижний турецкий лагерь, занялся рекогносцировкой ближайших мест в ожидании прибытия к себе двух полковых орудий, двух эскадронов Ингерманландских карабинер и 160 казаков Леонова, переправлявшихся на третьем отделении судов. Неприятель, приметя это, послал к переправе часть войск, которая и засела в находившейся насупротив пустой батарее, дабы препятствовать высадке на берег ожидаемой Суворовым кавалерии и орудий, а сам повел на него атаку.
Подполковник Шемякин, начальствовавший двумя эскадронами Ингерманландских карабинер, приближаясь к берегу, сделал несколько картечных выстрелов, выгнал Турок из батареи и подоспел [87] с казаками Леонова к отряду в тот именно момент, когда Турки его атаковали.
Встреченные картечью прибывших двух орудий Турки повернули назад в лагерь. Подполковник Шемякин врубился в бегущую толпу, казаки Леонова не отставали от карабинер, многих перекололи, овладели одной пушкой, прогнали неприятеля чрез его лагерь и преследовали его верст пять.
Турки оставили лагерь, окопанный сильным ретраншаментом, с 9-ю медными пушками, 35-ю судами и со множеством жизненных запасов, которые все были отданы отряду.
Трофеями этого дня были 14 медных пушек и 35 судов. Число убитых неприятелей простиралось до 800-т. В числе последних находился Физулла-Саоы-Паша, убитый ординарцем Суворова сержантом Горшковым.
С нашей стороны урон был не более 6-ти человек убитыми, 7-ми офицеров и 100 рядовых ранеными11.
Отряд в тот же день переправился на левую сторону Дуная, забрав с собою орудия, запасы и суда.
Колонна Ребока начала бой; кавалерия довершила его; Суворову не пришлось даже ввести в дело всей своей пехоты.
После этой экспедиции Суворов писал графу Салтыкову: «Милостивый Государь, граф Иван Петрович! [88] подлинно мы были вчера: veni, vidi, vici,а мне – так первоучинка! Вашему Сиятельству и вперед послужу; я человек бесхитростный, лишь только, батюшка, давайте поскорее второй класс»12. В реляции особенно похваляются рекруты, которые, будучи первый раз в деле, дрались с великим мужеством.
Граф Румянцев со своей стороны писал Салтыкову от 20-го июня: «По полученным уведомлениям от Вашего Сиятельства о поиске на Туртукай и разбитии неприятеля, делавшего покушение на Журжу, с удовольствием похваляю сии добрые подвиги и в них рачение и труд предводительствовавших там войсками: г. г. генерал-поручика и кавалера Каменского и генерал-майора и кавалера Суворова».
Граф Салтыков, донеся Главнокомандующему, что он свой переход за Дунай будет сообразовывать с ходом операции под Силистрией, оставил свои предположения к переправе на 10-е июня, а Суворову предписал: вместо движения к Рущуку правым берегом прибыть к Журже с флотилией и отрядом на усиление его.
Суворов, оставив в Негоештах Капорских рекрут Мелина, расположил полковника Норова с Ингерманландским карабинерным полком между Обилештами и Нигоештами, вверил ему охранение всей дистанции и обоих пунктов, а сам отплыл вверх по Дунаю с Астраханских пехотным полком, Апшеронским батальоном и шестью орудиями. Казаки и Астраханские карабинеры следовали берегом. [89] не имея в отряде ни снарядов, ни патронов, он должен был проходить со своею флотилией мимо турецкого лагеря, верст в 12-ть ниже Рущука расположенного, весьма этим озаботился и писал: «Не знаю, как мне пройти варварский лагерь; в баталию вступать, и особливо морскую, аппетиту нет; ежели потребно, Ваше Сиятельство, мне помогите».
Поднявшись к селению Прунту, он послал другое письмо: «Обстоятельства Силистрийские попеременились, учинили большую инфлуенцию. Помнить надобно Букарест. Генерала Потемкина нет; надлежит чтоб Обилешты пост мирно, а Негоешты весьма, закрыты были скоро до времени. Так прикажите Ваше Сиятельство, чтоб я уже со всею моею кучкою поворотил к Негоештам, она не вилика, человек сотня лучших Астраханскаго пехотнаго молодцев по убыло, кроме больных; да и по-обезсилили! Также надобно немножко выэкзерцировать – поразстроились! Новые Туртукайцы, хоть скучно, накопляться будут, то и диверсия; а будем смотреть как бы поссочить. Не хочется на берегу стоять, пересекать коммуникацию с Силистриею; а ежели будет очень грубо, и дойдет нужда, то как же быть? Вельте! в нас Вашему Сиятельству прок не велик, а во мне и поготову; мне надобно выздороветь; придет чахотка – не буду годиться. Только, Милостивый Государь, прикажите поскорее флотилию снимать, а я тягу дам на моей оставшей – хоть не велика, да пока будет! В Ващего Сиятельства благоволение препоручаю Козлова-Угренина с тем, что бы сделали с ним милость, и, с рапортом о произшествии 18-го числа июгя, приказали отправить к Фельдмаршалу его, а никого инаго. [90] Також препоручаю и прочих, и себя, остаюсь и проч.».
21-го июня полковник Норов по приказанию генерал-поручика Потемкина отбыл со своим полком и ранаутами в Гуробалы для прикрытия находившегося там вагенбурга рами, а Суворов возвратился в устье Аржиша и получил приказание пресечь коммуникацию Дунаем и производить демонстрацию новой экспедиции за Дунай, дабы несколько отвлечь к Туртукаю силы неприятеля от Силистрии. По этому случаю отряд его расположился на берегу Дуная, и приступлено к построению укреплений и батарей.
Сосредоточение корпуса Потемкина на правой стороне Дуная во время движения Нюмана-Паши в тыл главным силам заставило возложить на Суворова охранение всего берега Дуная от Аржиша до Ликорешт. Осмотрев новую свою дистанцию, он доносил, что с его силами невозможно заградить вторжение неприятеля во внутрь Валахии на столь большом протяжении кордона. Ему надобно было в одно и тоже время иметь отряды в Ликорештах для заграждения пути к Букаресту в Обилештах, как центральном пункте всей дистанции, и в укреплении Негоештском, куда неприятель мог пробраться и сжечь флотилию. Но представления эти не были уважены; вместо усиления отряда, ему приказано отправить всех рекрут в Букарест, что его еще более ослабило.
Оставаясь по-прежнему в лагере при устье Аржиша, Суворов занялся приведением в порядок своей флотилии, довел ее до 101 судна всякой величины, поднимавших [91] 5,500 человек пехоты и 1,500 конницы, посылал партии казаков на правую сторону Дуная и суда для крейсирования по реке.
Граф Салтыков, чтобы облегчить несколько Суворова, озабоченного охранением берега Дуная от Аржиша до Ликорешт и флотилии, в начале июля взял к себе в Журжу большую часть оной, а ему оставил 31 судно.
7-го июля последовало новое расписание полков. Суворов назначен в корпус Потемкина; все войска его отряда, кроме двух Астраханских полков, были от него взяты к Салтыкову. Новое назначение было для него весьма неприятно, и он писал: «Гром ударил, мне сего не воображалось … Прошу инаго Ваше Сиятельство можете ли помочь? мне бы только с честью отсюда выти. Всего основания не знаю … Больно! простите мне Ваше Сиятельство, что я принужден был писать к генерал-поручику Потемкину о флотилии и прочем, да и Вам объяснить. Жаль сие для будущих последствий».
«Будет ли, по малой мере, мне желаемое награждение?13 Не оставьте того, Милостивый Государь; бегать за лаврами, неровно, иногда и голову сломиш по Вейсианову, да еще хорошо коли с честию и пользою! Наконец и то выти может. что не так, то такой как я, а что хорошо – то не я! Диспозиция мое экзекуторство, и проч.».
[92] Вскоре за расписанием граф Салтыков приказал Астраханскому карабинерному полку прибыть к нему в Журжу. Суворов, имея приказание Потемкина удержать этот полк, пока на смену его не прибудут в Нигоешты другие войска, писал Салтыкову по сему случаю последнее свое письмо 11-го июля, которым прощался с ним и благодарил за его к нему милости. «Простите меня, Ваше Сиятельство, что не мог иного делать. Завися уже от Григория Александровича Потемкина, паче с флотилиею, о которой сведение вошло к фельдмаршалу, ненадлежало ли мне пещися и на само-малейшее время о всякой военной предосторожности. Между тем, почти сей час, Турки из трех пушек против нас уже с Туртукайской горы выстрелили. Отправляюсь отсюда к фельдмаршалу. Беру я с собою бывших при мне и определенных в Астраханский пехотный полк: прапорщика Петухова, пребывавших при моем обозе: одного сержанта и одного фельдшера, да на время же капитана Козлова. – Милости Вашего Сиятельства на всегда в моей памяти. В оныя себя препоручаю и остаюсь с совершенным почитанием и проч.».
9-го июля письмом от Главнокомандующего Суворов был вызван в главную квартирую, 11-го сдал команду над отрядом старшему по нем подполковнику Алымову и в тот же день выехал из лагеря при устье Аржиша, послав наперед к графу Румянцеву письмо следующего содержания: «Вашего Высокографского Сиятельства милостивое письмо от 9-го июля имел счастие получить. С благодарным чувствованием целости Ваших всегдашних ко мне милостей, отправляюсь я отсюда немедленно к [93] Вашему Высокографскому Сиятельству. Препоручаю себя высокому Вашему покровительству, остаюсь с глубочайшим почитанием, Сиятельнейший Граф, и проч.».
Деятельность Суворова во все время пребывания его на Нигоештском посту служила образцом для других; кроме военных действий, он с одинаковым рвением занимался войсками, флотилией и устройством укреплений. Предметом особенной его заботливости было образование рекрут и внутреннее благоустройство отряда. В письмах от 22 и 27-го июня к графу Салтыкову Суворов говорит: «Карабинерам не ловко действовать со штыками. Мужики – рекруты г. Мелина хороши, не замайте, Ваше Сиятельство, у меня побудут, лучше научатся и жить будет нехуже!
Капорская рекрутская команда ладна весьма; что будет в полку; только бы ее там поберегли от чудес! Астраханскаого пехотнаго, не велика; ее с прочими в полку тяжело опознать. Берегусь я, чтоб таких из рекрут в командированиях не отделять. а с прочими наравне. Что же по-больше командировки, то корпусцами ротными, капральствами, это масса, командиры их при них, и ребяток берегут, ибо знакомее на ком взыскать; а Апшеронская команда у С. М. Теглева».
Даже Каменский, не любивший Суворова и, может быть, часто напоминавший Салтыкову о выражении Александра Васильевича: что он знает практику, Каменский тактику, а Салтыков не знает ни практики, ни тактики, отдал справедливость его трудам в письме от 16-го июня графу Салтыкову: «флотилия Александра Васильевича в таком состоянии, что [94] я не воображал; он отослал матросов и капрал к Миллеру; пришлите их сего дня сюда. Я у него взял уже несколько и блоков для поднятия парусов. Завтрашний день они еще много наделают.
Негоешты также в очень хорошем состоянии, и гора почти сровнена с монастырем. Одним словом, Александр Васильевич очень много трудился!»
Два дня спустя, тот же Каменский забавлялся на счет второй экспедиции Суворова и бездействия самого Салтыкова: Je Vous féliciye, en vérité, sur l’heureuse enterprise de M. Souvoroff. Vous avez donc aussi des nouvelles à rapporter – même des broderies, c’est a dire : des «grandes et petites!».
Надобно знать, что Каменский одержал над неприятелем поверхность в тот же день, 18-го июня, на островах при Журже, когда Суворов разбил вторично Турок на Туртукайской горе. Салтыков, со своей стороны постоянно не исполняя приказания графа Румянцева на счет перехода за Дунай, не имел, конечно, ни о чем донести Главнокомандующему. На это-то обстоятельство Каменский и намекает.
В письме своем от 10-го июля Каменский еще менее щадит самолюбие Салтыкова и для острого словца погрешает пред истиной, говоря будто бы Суворов вошел в сношения с Главнокомандующим, минуя Салтыкова: «M. Souvoroff n’est done plus des nôtres. En vértié, j’en suis faché un peu pour Vous; cela doit Vous faire plasir, car je ne sais qui de Vous deux commandait à Nigoesti, surtout, aprés les Rapports qu’il envoyait directement au Maréchal».
Окончив обзор двухмесячной деятельности Александра [95] Васильевича в Нигоештах, не будет излишним сказать здесь несколько слов насчет мнения о нем графа Румянцева и о том, что отозвание Суворова из Нигоешт с тем, чтобы послать его в Гирсов, служило явным признаком внимания к нему Главнокомандующего. Мог ли Фельдмаршал доверить Суворову важный пост, если бы он питал к нему неудовольствие или считал его ослушным своей воле?
После долгих словесных совещаний с Суворовым Румянцев предписал ему 4-го августа принять в командование Гирсовский пост; пост этот, находясь на правой стороне Дуная, был полезен прежде как опорный пункт корпусу Вейсмана и в последствии, чтобы отвлекать внимание неприятеля и не дозволить ему обратить все свои силы в верхнюю Валахию.
Двукратное пред тем нападение Турок на Гирсово удостоверило Главнокомандующего, сколь много неприятель озабочен отнятием у нас сего поста.
С той же целью, то есть отвлекает Турок от верхней Валахии, направлен был 3-го августа от Измаила к Бабадагу генерал-поручик барон Унгерн. Ему приказано войти в сношения с Суворовым и оставаться в Бабадаге до того времени, пока армия не будет усилена, чтоб снова поздней осенью перенести действия за Дунай.
Румянцев во всех почти своих ордерах называет Суворова искусным и благоразумным генералом. В ордере от 4-го августа он так выражается: «Видев образ Ваших мыслей и сведения, я представляю собственному Вашему искусству все, что [96] Вы, по усмотрению Вашему, найдете нужным на посте прибавить к вящей пользе. Сколько побудительное Ваше усердие к пользе службы открывает Вам путь к успехам, Вы себя в том довольно прославили. Надеясь на сие, и на искусство Ваше, я охранение и оборону сего нужнаго пункта предаю на собственное Ваше усмотрение, и уверен, что Вы воспользуетесь иногда случаем к поиску над неприятелем. Изложив генеральные пункты, я остаюсь в надежде, что Вам, яко генералу, отличающемуся достоинствами военными, собственное благоразумие будет во всяком разе лучшим руководителем».
5-го сентября Румянцев писал Суворову: «За победу 3-го сентября, в которой признаю искусство и храбрость предводителя, и мужественный подвиг вверенных Вам полков, воздайте похвалу и благодарение именем моим всем чинам, трудившимся в сем деле».
Итак, утвердительно можно сказать, что в действиях Суворова в 1773-м году не открывается ни одного факта, который мог бы подтвердить суждения биографов о предании его военному суду. Похвала и справедливое внимание к заслугам постоянно выражаются в сношениях Румянцева с Суворовым, и отвергают всякое порицание, наброшенное вымыслом как на одного, так и на другого.
В кампанию 1774-го года встречается, впрочем, одно обстоятельство, давшее повод Румянцеву негодовать на Суворова.
Каменский и Суворов командовали тогда дивизиями, и посланы Фельдмаршалом к Шумле, один от Измаила, другой от Гирсова. Суворов, будучи подчинен [97] Каменскому, получил от него маршрут на соединение с ним при Базарджике. По маршруту, 28-е мая назначено днем выступления. Суворов, по причине неприбытия к нему некоторых полков из первой дивизии, не мог начать марша ранее 30 числа. Выступив двумя днями позже, он, сверх того, отступил от маршрута и пошел к Базарджику другою дорогой, которую он находил более удобной.
Объяснив Фельдмаршалу оба эти обстоятельства, Суворов не уведомил о том Каменского. Оскорбленный этим, Каменский рапортовал графу Румянцеву, что Суворов не исполняет его приказания, неизвестно где находится и поступает так, как бы он был независим от него.
Граф Румянцев, пославши отыскать Суворова, ограничился со своей стороны замечанием Каменскому, что как начальник, он имеет все способы привести своего подчиненного к повиновению.
Этот случай был первым поводом к несогласию двух начальников. Козлуджинское сражение, в которое Суворов вступил без позволения Каменского и еще до прибытия его разбил неприятеля, довершило ссору, вследствие которой Суворов, поручив командование дивизией генералу Милорадовичу, уехал на другой день под предлогом болезни в главную квартиру. Как ожидать должно было, Румянцев принял Суворова весьма неласково и потребовал от него формального объяснения в том, как он решился оставить порученный ему пост в то время, когда он был командирован против неприятеля. Какое дал объяснение Суворов – нам [98] неизвестно, но в двух ордерах графу Салтыкову от 30-го июня Румянцев писал в первом: «Г. генерал-поручик и кавалер Суворов, уволенный от меня для излечения болезни в Букарест, по его отличному усердию и ревности к службе Ея Императорскаго Величества, по получении облегчения, конечно, захочет по-прежнему вступить в службу, которому, во избежание излишняго в переездах труда, я рекомендовал по способности явиться у Вашего Сиятельства, а Вы ему благоволите препоручить команду по своему благопризнанию». Во втором: «Генерал-поручику Суворову по прошению, ради излечения болезни, позволил я отъехать быть известными и из команды своей его исключите».
Был ли на этот раз Суворов предан суду? Поехал ли он в С. Петербург оправдывать себя пред Императрицею, или Румянцев примирился с ним совершенно – ничего нельзя сказать за неимением данных. Этот вопрос может быть решен только открытием документов, относящихся к этому обстоятельству.
|
