Глава 12. ЗАКУБАНСКИЙ ПОХОД
После провала переселения ногайцев Суворов по приказу Потемкина начинает подготовку к походу в Закубанье, где укрылись мятежники. В частном письме к Иловайскому он пишет:
«Право, почтеннейший брат, под секретом скажу, что сей осени нет у меня охоты за Кубань и сам не знаю чего... истинно можно устать».
11 августа 1783 года с рассветом из ворот Ейского укрепления выступило передовое охранение авангарда Ейской группы Кубанского корпуса. Спустившись по пыльной дороге вниз, в пойму Ей, войска поворачивали на юг, в сторону далекого Копыла, где стояли основные силы корпуса. Семиверстная пойма, высушенная беспощадным августовским солнцем, заволакивалась огромными клубами пыли. На спуске с высокого правобережья глухо гудела земля под тяжелыми пушечными упряжками, громоздкими понтонами и огромными фурами обоза. Серая пыль окутывала пехотные колонны, и только кавалерия скакала чистым полем вдоль дороги с наветренной стороны.
Полк за полком, батальон за батальоном, эскадрон за эскадроном шли и шли через пойму. Еще не скоро пропали вдали за горизонтом высокого левобережья последние конники арьергарда, еще долго стояла над поймой густым облаком солончаковая пыль. И все это время Варвара Ивановна Суворова с дочерью неподвижно стояли на южном бастионе и смотрели вслед уходящим войскам. А потом, сойдя по аппарели на плац, пошли в свой «генеральский домик» ожидать, когда Суворов даст знать о себе, как обычно, краткой запиской.
А он в это время крутился между своих войск на низеньком дончаке. То он в голове колонны шутит с казаками, то едет рядом с ротой пехоты. За прошедшие дни он почернел и от жгучего августовского ветра, и от яркого солнца, и от переживаний, свалившихся на его голову. Лишь глаза молодо блестели на худом лице из-под надвинутой на самые брови, выгоревшей под солнцем треуголки.
На другой день во время переправы через реку Ясени Суворов пишет Потемкину о своем решении стянуть все войска корпуса к Копылу для подготовки похода за Кубань. Одновременно с удовлетворением сообщает, что его письма к восставшим ногайцам возымели успех, «многие, пред сим ушедшие, поворотились назад». К письму он приложил перехваченное Лешкевичем письмо бывшего хана Шагин-Гирея, которого ногайцы боятся по-прежнему. «Он более нелюбим, — пишет Суворов, — и все меры я принял в осторожности от него». Он приказал Лешкевичу пресечь доставку от Шагин-Гирея писем в орды, «доколе его светлость здешние страны оставит».
Суворов предложил Шагин-Гирею выехать в Россию со всем своим окружением. А когда курьер привез ханский отказ, Суворов, выполняя указание Потемкина, послал приказ генералу Елагину арестовать бывшего хана и направить в Россию. Курьер прибыл в Копыл поздно вечером, где он должен был сменить конвой. Но начальник Копыльской группы войск генерал Филисов уже спал, приказав себя не будить. И курьер ждал, пока генерал проснется. Рано утром курьеру дали конвой из тридцати казаков, и он тотчас же выехал на Тамань. При переправе через ерик, у бывшего Сарского фельдшанца, казаки наскочили на засаду горцев и отошли к Копылу. Теперь Филисов, уже «расщедрившись», а главное, узнав от взбешенного курьера, какой приказ он везет, выделил целый полк казаков полковника Исаева. Но время было упущено. Кто-то из доброжелателей бывшего хана предупредил его. Шагин-Гирей со своей свитой сел на лошадей и выехал из городка на восток, к Кубани, будто на прогулку. Лодки у бывшей Екатерининской крепости никем не охранялись. Шагин-Гирей со свитой на них переправился через Кубань.
Генерал Елагин, прочитав приказ, сразу же с командой солдат пошел в старую Таманскую крепость, но она была уже пустой. Приказав казакам седлать лошадей, Елагин поскакал с Исаевым к Кубани, куда вела колесная дорога. Поднявшись на высокий берег, он увидел, как за Кубанью поднималась на высокое левобережье, где ныне станица Джигинская, группа всадников Шагин-Гирей ускользнул.
Суворов снова получил от Потемкина выговор как за утечку секретности, так и за нерадивость Филисова. «Я смотрю на сие с прискорбием, как и на другие странные в вашем краю происшествия, и рекомендую наблюдать, дабы повеления, к единственному вашему сведению и исполнению преданные, не были известны многим». В отношении ленивого и изнеженного Филисова Потемкин с укором напоминает: «Вы сами его к себе просили».
Суворов воспринимал эти выговоры очень болезненно. Неудача в переселении повлекла за собой и другие неприятности. Участились нападения на мирных ногайцев и на малые отряды русских войск. Вся Кубань, начиная от Римского фельдшанца и далее вверх по ее течению, совершенно была открыта, поэтому абреки и мятежные ногайцы свободно переправлялись и, пройдя степями, нападали даже на окрестности Ханского городка. В плен попадали не только солдаты корпуса, за которых ногайцы и абреки требовали выкуп, но и мирные рыбаки, ловившие рыбу в азовских лиманах.
К этому времени бежавший из-под стражи мятежный Тав-султан, собрав довольно сильный отряд, переправился через Кубань в устье Лабы и степями направился к Ейскому укреплению. В полдень 23 августа сторожевые посты на курганах вокруг Ейского укрепления заметили подходивший со стороны верховьев Ей большой отряд конницы. Стоявший возле укрепления чумацкий обоз, несмотря на ожесточенное сопротивление чумаков-украинцев, был захвачен мятежниками.
Вскоре место, где два месяца назад с дружескими чарками сидели союзники, мирные ногайцы и русские воины, превратилось в поле боя. Спешенные ногайские воины, вооруженные в основном саблями и пиками, по приказу султана бросались на валы Ейского укрепления, но каждый раз пушечная картечь и залповый ружейный огонь отбрасывали мятежников от оборонительного рва. Ейское укрепление казалось клокочущим вулканом, покрытым клубами порохового дыма, из которых то и дело молниями сверкали пушечные выстрелы.
Лешкевич весь гарнизон, кроме резерва, построил в каре из трех шеренг. Первая, стоя на банкете и прикрываясь турами, вела огонь из ружей, а вторая и третья только заряжали ружья На плацу у гарнизонной церкви стоял резерв, который должен был вступить в бой, если бы нападающие ворвались на какой-либо фас укрепления. Ночью, когда ногайцы, перепившись захваченной у чумаков водки, крепко спали у потухших костров, через северный фас укрепления скользнули две тени. Одетые под ногайцев и знавшие их язык, казаки проползли мимо спящих у костров ногайцев в степь. Захватив лошадей, они ускакали к Азову. Но комендант Азова бригадир А. А Паутлин из-за отсутствия конницы помощи Лешкевичу оказать не мог и тут же послал гонца к донскому атаману Иловайскому.
В Ейском укреплении гарнизон готовился к новому боевому дню. Канониры чистили пушки от порохового нагара, чинили расшатавшиеся лафеты, подносили картечь и пороховые заряды. Пехотинцы делали патроны, меняли в курках кремни, чистили стволы ружей. Со стороны церкви слышалось заунывное пение, где полковой священник отпевал «убиенных» воинов.
А в это время в ставку атамана войска Донского генерал-майора Иловайского у Песчаного брода на реке Кагальник прискакал на запаленной лошади гонец. Свалившись с седла и покачиваясь от усталости, он вошел в шатер. Вскоре дежурные казаки-сидельцы повезли командирам полков пакеты, на которых в левом уголке начерчены три жирных креста. Нахлестывая лошадей, сидельцы «аллюром в три креста» доставили в тот же день приказ трем полкам немедленно идти на выручку осажденного Ейского укрепления.
В ту же ночь, то есть 25 августа, подполковник Лешкевич решил сделать вылазку. С высоты бастиона он видел, как ногайцы с вечера крепко пьянствовали у костров после неудачных приступов. Командовать вылазкой назначен капитан Бутырского пехотного полка Шихматов, который, отобрав из гарнизона наиболее крепких солдат, сформировал сводный отряд. Перед рассветом Шихматов приказал, соблюдая осторожность, открыть ворота укрепления и вывел свой отряд в поле. Одуревшие от водки мятежники спали у потухших костров. Шихматову удалось развернуть отряд в линию. Солдаты внезапно атаковали мятежников, а когда поднялась тревога и ногайцы схватились за оружие, по приказу капитана отошли к укреплению, уведя с собой двести пленных.
Солнце уже взошло довольно высоко, когда Тав-султан, собрав своих воинов, снова послал их на приступ. В это время дозорные доложили ему, что со стороны Азова над Чубурским шляхом появилось облако пыли. Тав-султан вскоре и сам увидел, из-за облака появилась длинная темная полоса, которая со временем превратилась в колонну конницы. Это шли казачьи полки Кульбакова, Сычева и Барабанщикова.
Тав-султан в бешенстве бросился к коню и поскакал к Бурлацкому броду. А за ним в панике умчались и все его воины. Пока казаки подошли к Ейскому укреплению, мятежники успели скрыться за Еей.
О нападении на Ейское укрепление Суворов узнал спустя несколько дней из рапорта Лешкевича. Тогда же семья его, охраняемая возвращавшимися на Дон полками казаков, переехала в Ростовскую крепость. А в Копыле Суворова ожидали новые неприятности. Осмотрев стоявшие там полки, он, видевший многое, ужаснулся. Генерал Филисов относился к своим обязанностям халатно, жил как барин и не думал исполнять указания Суворова о бережном отношении к солдатам. Некоторые полки здесь, как доложил он 25 августа Потемкину, «вымирали». Воду пили из Протоки, мертвых хоронили «почти внутри лагеря», к тому же лекарств не было совсем.
Суворов с возмущением докладывал о командирах, по вине которых солдаты болели и умирали, ибо их «гордость, пекущаяся об одном самолюбии, на общественное презрение снизойти не может, человеколюбия не знает и рождает в нем нерадение... для меня нет гнуснее сего порока, и я лучше сам смерть приму, нежели видеть страждущее человечество...». Далее он представляет честных офицеров, которые со своими солдатами «обращались в неизмеримой степи денно и нощно в неописуемых трудах, слава богу, здоровы». Хотя, добавляет далее, эти полки и приняли на себя основной удар в дни недавнего мятежа на берегах Ей.
Первым делом Суворов решил перевести лагерь в бывшую Благовещенскую крепость, где место для расположения войск было более здоровым. Затем начал применять самые решительные меры по восстановлению здоровья солдат и улучшению санитарного состояния войск. Ознакомившись с положением в войсках, Суворов приказывает лекарям выявить всех больных и сосредоточить их в специально построенных землянках и шалашах, а затем по рекомендации штаб-лекаря издает инструкцию по заготовке лекарственных трав, растущих на Кубани.
Воду, которую брали в Протоке и Казачьем ерике, приказывает «варить», напоминает офицерам, что солдат для государства дорог, и требует в корне улучшить санитарное состояние в полках. Однако не все офицеры правильно понимали Суворова, ибо в глазах офицеров-крепостников солдат был всего лишь «механизм, артикулом предусмотренный». И одним из них был полковник Рахманов, который в ответ на требования Суворова начал писать на него жалобы своим высокопоставленным московским родственникам. В формуляре Воронежского пехотного полка записано, что полковник Никифор Рахманов был из дворян и от роду имел тридцать три года. Ранее служил в гвардии. Командиром полка стал в двадцать семь лет. В графе об отпусках отмечено, что он был «отпущен его превосходительством господином генерал-поручиком Александром Васильевичем Суворовым для излечения болезни в Москву 1783 года, августа с 26-го».
Из-за своей халатности и высокомерия Рахманов выморил полк, а затем после резких внушений со стороны Суворова сказался больным и попросился в домашний отпуск. В командование полком вступил подполковник Николай Ермолов. А Рахманову, к великому изумлению Суворова, царица пожаловала чин бригадира. Ослабление боевой готовности войск, с таким трудом обученных в Ейских лагерях, очень обеспокоило Суворова, и он со всей энергией начинает наводить в полках должный порядок.
В эти же дни разведчики, посланные в Закубанье, начали приносить сведения неутешительного характера. Турция, убедившись, что Крым для нее потерян окончательно, начала укреплять свои позиции на Западном Кавказе. Это обеспокоило Суворова, и он принимает решение построить на Тамани такую крепость, которая бы служила «упором» против турецких крепостей. Решение этой задачи он поручает командиру Таманской группы войск генералу Елагину, который, осмотрев окрестности городка Тамана, отметил на плане места, подходящие для постройки крепости. Докладывая 25 августа Потемкину о принятых им мерах по защите Тамани, Суворов приложил и упомянутый план с объяснением:
«...мнение его, господина Елагина, с которым и я по сведению моему согласен, крепость учинить на месте, обозначенном пунктирами... Гавань вся в правой руке под пушками, город прикрыт, и все стороны свободно защищены... Другое, где прежде был ретраншемент Курского полка (бывшая Таманская крепость. — В. С.)... невыгодно, как первое».
Забегая вперед, отметим, что крепость эта построена не будет, так как Кубанский корпус, как и в 1779 году, оставит Кубань и отойдет за Ею. И только спустя десять лет будет выполнен план Суворова прикрыть Тамань сильной крепостью. В центре плана, составленного генералом Елагиным, виден городок Таман, который обведен полукольцом древнего оборонительного вала с пристроенными в более позднее время батареями. В городке, в центре, видно большое озеро с пресной водой. У моря, ниже озера, небольшая каменная крепость, цитадель городка, где жил в те дни бывший хан. Левее городка, за валом, нарисован «старый деташемент», где стояла Таманская крепость, построенная полковником Макаровым по приказу Суворова в 1778 году.
Елагин не стал восстанавливать бывшую Таманскую крепость, а начал строить новое укрепление, которое на плане, показано несколько левее. Но укрепление это было временным. А место, что было выбрано для постройки новой Таманской крепости, которая должна была держать городок Таман «в почтении» и служить упором против турецких крепостей, обозначено пунктиром. Она значительно превосходила по размерам все ранее построенные укрепления на Кубани.
25 августа к Суворову прибыл разведчик, нахичеванский армянин, который под видом купца посетил все турецкие крепости на Кавказе, и рассказал, что османы готовятся к новой войне и подстрекают к этому ногайцев и черкесов. В Суджук-Кале с корабля выгружали бочки с порохом и другие боевые припасы.
Суворов тут же написал письма султанам ногайских орд, кочующих в Прикубанье, с предложением перекочевать на Ейскую косу под защиту Ханского городка или за Ею на Сазанлыкскую косу под защиту Ейского укрепления. Спустя несколько дней курьер доставил ордер Потемкина совершить поход в Закубанье и пресечь «такую дерзость» мятежных ногайцев, которые снова создали на Кубани угрозу начала новых военных действий. Если до побега бывшего хана в Абазу Суворов старался уладить волнения на Кубани только мирным путем, то теперь решает политику в отношении ногайцев изменить. Потемкин, лучше осведомленный о положении на южных рубежах России, настаивал, чтобы Суворов нанес мятежным ногайцам энергичный и сильный удар для «жестокого урока» всем недоброжелателям России.
Суворов начал подготовку к Закубанскому походу. Еще находясь в Ейском укреплении, Суворов приказал генералу Филисову позаботиться о подвижном магазине к будущему походу. Ему было приказано запастись необходимым количеством продовольствия и фуража. Но, как и следовало ожидать, Филисов передвижной магазин не подготовил, обозные фуры оказались неисправными, двухмесячного запаса сухарей в Копыле не было. Суворов собрал на совещание командиров полков и приказал в кратчайший срок подготовить запасы продовольствия. Назначил особого офицера, ответственного за ремонт фур, и тот сразу же, взяв команду солдат, выехал в Красный лес заготавливать лесоматериалы.
Суворов ежедневно посещал походные лазареты. Он просит Потемкина срочно помочь медикаментами, так как посланный на Кубань по приказу свыше провизор с аптекой почему-то очутился на Моздокской линии. Да и заготовка продовольствия отнимала много времени. Во всех полках день и ночь месили тесто, пекли хлеб, резали и сушили его на сухари, которые складывались в рогожные или полотняные мешки. От полков отряжались рыболовные команды к лиманам и рекам для ловли рыбы, которую солили, вялили на солнце или коптили. Часть рыбы высушивали очень сильно, а затем толкли в деревянных ступах, а рыбную муку ссыпали в мешки Из нее в походе варили супы. Капусту, а ее Суворов приказывал выращивать у каждого укрепления, квасили, а затем отжимали, смешивали с ржаной мукой и сушили на солнце. Ее в таком виде тоже пускали на похлебку. В рацион входило и мясо. Каждый солдат получал полфунта мяса три раза в неделю. Запасали крупы для каш. Суворов в те дни отдает приказ маркитантам срочно завезти в Копыл сало, ветчину, соль, муку.
Вскоре от Лешкевича был получен второй рапорт о Тав-султане, в котором было сказано, что мятежники, отходя от Ейского укрепления, напали по дороге на аулы мирных ногайцев и угнали их силой за Кубань. Поэтому, не желая подвести мирных ногайцев под нечаянный удар в дни будущего Закубанского похода, Суворов срочно рассылает письма к лично знакомым ему мурзам с просьбой вернуться на правый берег Кубани под защиту российских войск и обещает оказать им помощь за потери, понесенные ими от мятежников.
3 сентября Потемкин вновь напомнил, что Кубанский корпус должен отойти на север за Ею с целью удешевления его содержания на зимних квартирах. Суворов на это ответил, что план отвода им уже составлен, согласно которому вначале будут вывезены продовольственные магазины из Тамана и Темрюка морским путем в крепость Ени-Кале. Копыльскин же магазин будет вывезен сухим путем в Ейское укрепление. Войска, не вошедшие в состав корпуса для похода за Кубань, тут же пойдут вслед за обозами, прикрывая их с тыла К рапорту был приложен и план размещения полков корпуса по донским станицам, которые отведены генералом Иловайским под зимние квартиры.
Занимаясь хозяйственными делами, Суворов не забывал о главной задаче — предстоящем походе в Закубанье Одновременно с подготовкой войск он тщательно организовывал ближнюю и дальнюю разведки, засылал разведчиков в ногайские орды и турецкие крепости Причерноморья. Одновременно направил новое письмо в Абазу к бывшему хану Крыма, приглашая ради его же личной пользы и блага его народа переселиться в Россию.
Иловайскому он пишет, чтобы тот лично привел на Кубань десять полков. И 14 сентября он указывает точный срок прибытия казаков к экспедиционному отряду: «...прошу предпринятое соединение исполнить непременно при наступлении ночи на 1 октября, ибо здесь все меры приняты». Суворов не стал распространяться о том, что экспедиционный отряд для похода в Закубанье он уже подготовил. В него вошли пятнадцать эскадронов драгун при восьми пушках, пятнадцать пехотных рот при восьми пушках и три полка казаков.
Суворов приказывает генералу Елагину до 19 сентября вывезти провиант из бывшей Новотроицкой крепости и немедленно прибыть в Копыл, чтобы принять командование здешней группой войск вместо «г-на Г. М. и кавалера Филисова, не приемлющего команды по слабости здоровья». Вскоре Потемкин отозвал незадачливого Филисова в другое место.
В Копыл прибыл и Лешкевич для организации разведки. Через несколько дней стало известно, что мятежники ногайцы обнаружены «на переправе против Лабы через Кубань... рассеяны с табунами без малейшей осторожности», а переправа обмелела и можно Кубань переходить вброд.
С середины сентября к Благовещенской крепости начали стягиваться войска из Ачуева, Темрюка, из бывшей Новотроицкой крепости и других малых постов. Турки, конечно, что-то заподозрили, и комендант Суджук-Кале, уже известный Суворову по письмам Али-паша, прислал своего разведчика под видом гонца. Лешкевич вежливо его принял, угостил и отправил учтиво в обратный путь с просьбой передать Али-паше, что Суворов уехал в Полтаву...
Получив долгожданный ответ Иловайского, что он с полками первой очереди к вечеру 1 октября прибудет к устью Лабы, Суворов отдает приказ на выступление, в район сосредоточения в тридцати верстах от Копыла. А через неделю, 24 сентября, очередной курьер повез из Копыла рапорт на имя Г. А. Потемкина: «...сего числа с войсками, для операции следующими, выступаю я отсюда вверх Кубани, и отныне Копыльская коммуникация со мною по отдаленности пресечена».
С этого дня все курьеры к Потемкину вынуждены были ехать вокруг Азовского моря. С целью ввести агентуру турок в заблуждение Суворов направляет войска из Копыла вверх по Кубани начиная с 19 сентября отдельными, малыми частями. Об этом он подробно доносил в своем рапорте 6 октября. Сам же выехал из Копыла только 24 сентября, дождавшись прибытия из Ростова восьми понтонов для строительства паромов через Кубань, если сведения об «обмелении переправы против Лабы» окажутся неверными.
Зная, что представляет собой конная воинская сила ногайцев, он особое внимание уделяет скрытному выдвижению войск для внезапного удара, чтобы захватить ногайцев врасплох, не дать им рассеяться в степи или уйти в горы. Чтобы турецкие и ногайские разведчики не узнали о сосредоточении войск у Копыла и о продвижении их вдоль Кубани на восток, Суворов принимает меры для обеспечения тайны похода. Он через начальников постов, через своих разведчиков и приставов распускает в ордах слух, что в связи с отведением Кубанского корпуса на зимние квартиры он едет в Полтаву к своей семье. О сборе войск у Копыла был пущен слух, что войска пойдут на Дон. Малая же часть войск корпуса направляется на пополнение Кавказского корпуса для войны с Персией. Также говорилось, что Екатерина II строго запретила нападать на закубанские племена горцев, а ногайцев вообще приказала оставить в покое. Суворов постепенно отправлял войска малыми частями, которые сосредоточивались в Красном лесу.
В сопровождении казачьего конвоя Суворов выехал в сторону Старого Копыла, перемахнул Казачий ерик по деревянному мосту и направился по Азовской дороге. Миновав развалины Старого Копыла, Суворов резко повернул на юго-восток и степью двинулся к опушке Красного леса.
От леса шел знакомый гул. Солдаты готовились к ночевке. Носили валежник для костров, рубили ветви деревьев для шалашей и подстилок. Артиллеристы и драгуны натягивали коновязи из канатов и постромок. Вдоль опушки двумя линиями медных пушек и стоявших за ними зарядных ящиков протянулся парк артиллерийской команды капитана Перхурова. У артельных котлов, врытых в землю, стояли освещенные пламенем затухающих очагов солдаты и веселыми шутками подбадривали хлопотавших артельщиков. От одного из котлов уже отошел старший артельщик и понес кашу в деревянной чашке к палатке, у которой на барабане сидел ротный командир. Солдаты внимательно следили, как капитан снимал пробу, и с нетерпением поглядывали на исходящий паром котел.
С заходом солнца войска стали в строй. Сержанты провели боевые расчеты на ночь, и тихо, без сигналов зари, войска стали располагаться на ночлег. На опушку леса прошла смена сторожевых застав. Слышно было, как невдалеке позвякивали чембурами лошади, изредка отфыркиваясь и яростно охлестываясь от неугомонных комаров. Солдаты по всему бивуаку завалились спать, кто в палатках, кто в шалашах на охапках травы или ветвях кустарников, а кто и прямо на земле у жарких костров. И только молчаливые дневальные бродили от одного костра к другому, подкладывая в огонь запасенные с вечера дрова. Лагерь засыпал, но еще долго слышалось смягченное листвой осеннего леса тихое пение, писк вырезанной дудочки, фырканье лошади или сердитый начальнический голос, распекавший кого-то за провинность. Опустилась глухая ночь, казалось, уснули и земля, и ветер, и прикубанский лес, укрывший своей листвой русское воинство.
На другой день Суворов провел смотр всем войскам, идущим за Кубань. Перед заходом солнца все ротные и эскадронные командиры были собраны у палатки Суворова и получили устный приказ о марше к устью Лабы, где намечалась переправа. Суворов решил идти только ночами и только по единственной дороге, построенной им весной 1778 года. Перед рассветом войска должны были укрываться в заранее выбранных лесистых урочищах и весь день отдыхать, набираясь сил для нового ночного перехода.
Разойдясь по своим ротам и эскадронам, офицеры предупредили стоявших в строю солдат, что в походе необходимо соблюдать осторожность. До конца похода запрещалось подавать звуковые сигналы, громко разговаривать, высекать огонь кресалами, курить на ходу трубки... Перед заходом солнца сняли палатки, и после ужина роты и эскадроны самостоятельно начали выходить на северо-западную опушку леса. Отсюда войска уже вытягивались на лесную дорогу, идущую на восток вдоль самого берега Кубани, и выстраивались согласно установленному ордеру. Затем тихо тронулись через лес и, пройдя более четырех верст, наконец вышли на его восточную опушку. Здесь пришлось обходить большое, в то лето пересохшее болото. Луна поднялась над лежащей равниной, в темной траве поблескивали, как осколки мелко разбитого стекла, капли росы. Драгунские кони пугливо косились на темные кусты терна. Войска двигались медленно и почти бесшумно. Изредка в степной тишине из глухого шума, который обычно сопровождает движение крупной колонны войск, резко выделялся характерный гул медного оружия, легкий звон столкнувшихся штыков да редкое фырканье лошади, которую тут же торопливо хватал рукой за храп зазевавшийся драгун или ездовой артиллерийской упряжки.
Ночной марш — дело тяжелое, а без дороги тем более. Через каждые пятьсот шагов впереди идущие то и дело останавливались. А потом, ускоряя движение, взводы растягивались и по команде капрала догоняли ускоренным шагом, а то и бегом впереди идущих, подтягивали колонну. К утру даже самые неутомимые затейники, устав и от тяжелой дороги, и от бессонницы, умолкли. И только слышался разнобойный топот ног.
Суворов неуклонно требовал, чтобы войска горячую пищу получали три раза — утром, в полдень и вечером перед маршем. И все четко выполнялось. Сразу после ужина авангард с котлами и продовольствием выступал немедленно вперед, а за ним следом и все остальные войска. Разведка, идущая впереди, заранее выбирала место для очередной дневки, чтобы лес мог укрыть весь корпус, были дрова и вода. Начальник разведки корпусной обер-квартирмейстер Федоров по выбранному им пути через каждую версту оставлял двух казаков, которые, укрывшись до темноты в лесу или в овраге, выполняли роль маяков. Там, где был спуск с правобережья к лесу, тоже выставлялись казаки, которые перед рассветом, встретив авангард корпуса, сопровождали его к месту дневки.
Однако при всех предосторожностях Суворову не удалось пройти незамеченным. Комендант Суджук-Кале — лукавый Али-паша снова прислал гонца с вопросом: «Куда идет войско?» Суворов приказал ответить турку, что небольшая часть Кубанского корпуса идет на пополнение гарнизонов крепостей Азово-Моздокской линии Успокоенный турок, сопровождаемый конвоем конных горцев, уехал к морю.
Об этом походе нам известно из личного рапорта Суворова от 6 октября 1783 года, направленного в адрес князя Потемкина, и составленного обер-квартирмейстером Кубанского корпуса Афанасием Федоровым плана, полное название которого - «План, представляющий движение войск легкого Кубанского корпуса к поражению бунтовщиков — ногайских татар, кочевавших за реками Кубанью и Лабой, октября 1-го дня 1783 года».
В этих документах тоже были загадки, которые мне пришлось разгадывать. Так, в первый переход корпус прошел всего тринадцать верст. Оказывается, пришлось задержаться у переправы через довольно глубокий ерик Ангалы (Ангелинский). Выйдя из урочища Ейски-Копыл, корпус к рассвету прибыл к урочищу Акджебу, где и стал на дневку. Черноморцы это урочище назовут Черным лесом, остатки которого и ныне видны западнее станицы Марьинской. А урочища Ейски-Копыл вообще никогда не было, а был город Эски-Копыл, который невнимательным писарем был превращен в урочище, да к тому же поместил его на место Красного леса, откуда начался Закубанский поход.
Далее сообщалось, что 27 октября прошли немногим больше восемнадцати верст и отдыхали в урочище Наурус-Коласы урочище это представляло большой лес в пойме Кубани, остатки которого видны и сейчас у восточной окраины станицы Елизаветинской. Рядом ерик Свинушка, на правом берегу которого, у бывшего фельдшанца Нового, был колодец с хорошей питьевой водой. 28 октября корпус прошел двадцать четыре версты и отдыхал в урочище Куш-Межик-Агаши, в лесу, который позднее черноморцы назовут Головатов кут. Лес этот принадлежал войсковому судье Черноморского войска Антону Головатому и находился южнее мясокомбината города Краснодара.
29 октября корпус сделал самый большой переход, прошел двадцать девять верст. Дневку сделал в урочище Адемей-Ауз, в лесу у бывшего Гавриловского фельдшанца, где был колодец с хорошей водой. Остатки этого леса и сейчас видны восточнее станицы Старокорсунской.
30 октября корпус прошел семнадцать верст и отдыхал в урочище Карт-Кешу, которое представляло собой пойменный лес западнее станицы Воронежской, позже черноморцы назвали его Лихачев кут. Недалеко от него на обрыве они построили Редугский пост.
В тот же день Суворов пишет командиру Кавказского корпуса П. С. Потемкину, что отряд под командованием генерал-майора Леонтьева на Кубань прибыл. Остановился он у бывшей Царицынской крепости, где переправится в Закубанье и станет между Лабой и Кубанью, чтобы закрыть путь мятежникам-ногайцам на восток.
Суворов дал Леонтьеву указание о взаимодействии при одновременном ударе, если придется, по ногайцам, которые, по сведениям разведки, стоят своими кочевьями вдоль берегов Лабы. Суворов еще с марша направил вперед инженерную разведку во главе с обер-квартирмейстером Афанасием Федоровым, чтобы найти место, удобное для переправы через Кубань. Разведчики переоделись в ногайскую одежду и выехали к устью Лабы. К вечеру казак доставил записку Федорова, что брод найден, поэтому ни паромов, ни понтонный мост строить нет необходимости. Далее в записке говорилось, что он направляет проводников, которые и проведут войска к выбранному им броду. Федоров остался в лесу готовить просеки к реке и организовать переправы для всего экспедиционного корпуса.
В конце дня, когда солнце уже начало клониться к горизонту, Суворов в сопровождении нескольких штабных офицеров и конвоя казаков выехал из леса и поднявшись на правобережье Кубани по старинной дороге западнее небольшого меотского городища, двинулся вверх по реке. Через шесть верст он заметил у самого обрыва небольшое городище, которое ныне у восточной окраины станицы Воронежской. Оставив лошадей и конвой, он в сопровождении офицеров поднялся по дороге, ведущей к цитадели городища, легко взошел на вал и осмотрелся. Подбежавший ординарец двадцатилетний подпоручик Нижегородского драгунского полка Осип Улитин подал ему зрительную трубу.
То, что Суворов увидел, успокоило его: недалеко за рекой ногайцы косили сено, пасли стада и табуны лошадей, а вдали на юго-востоке, где протекала Лаба, виднелись многочисленные дымки ногайских кочевий. Суворов понимал, что ногайцы, как противник были не страшны и победа над ними для него, боевого генерала, последнее дело. Вся трудность этой экспедиции заключалась в том, чтобы настигнуть мятежников до того, как они смогут рассеяться в лесах. Надеясь на скрытное продвижение своих войск и распущенные им ложные слухи, средство, в общем-то обыкновенное в военном деле, но в данном случае имеющее важное значение, он все же опасался ухода ногайцев в горы.
Главная сила ногайских орд — их конница. Ногаец на коне опасен, способен на неспровоцированное нападение, на грабеж и бессмысленное убийство. Без лошади он — мирный житель. Главная цель похода Кубанского корпуса — полное уничтожение ногайской конницы. Суворов всегда стремился довести победу до конца. Он преследовал противника и необходимость этого обосновывал убедительно. «Недорубленный лес опять вырастет», — говорил он. А поэтому требовал: «...преследовать неприятеля денно и нощно, пока истреблен не будет».
Суворов получил от атамана Иловайского донесение, что он с десятью полками прибыл в указанное ему место, к устью Лабы, где и остановился в пойменном лесу. Лошади и казаки в хорошем состоянии и готовы к походу в Закубанье. Суворов собрал командиров полков, отдельных рот и эскадронов и отдал приказ о переправе и предстоящем ночном бое.
В восемь часов вечера, когда уже совсем стемнело, войска построились в колонну и ведомые проводниками, осторожно тронулись вверх по Кубани. Пройдя верст шесть, передовые дозоры заметили впереди движущуюся массу конницы, над которой щетиной торчали пики. Это Иловайский выводил свои полки из лесу. Вскоре и сам он доложил Суворову о своем благополучном прибытии. Отойдя от бывшей Александровской крепости около десяти верст, передовые части корпуса прибыли в урочище Токус-тепе (токус тепе — девять холмов). Здесь Кубань делала крутое колено и вдоль ее высокого правобережья стояло девять курганов. В пойму, которая была шириной версты две, спускались две дороги и овраг, по которым проводники и повели войска к переправе. Сейчас на этом месте хутор Двубратский Усть-Лабинского района.
Между обрывом правобережья и прикубанским лесом раскинулась большая поляна. Место это было знакомо Суворову по 1778 году, когда он на здешнем городище устанавливал казачий сторожевой пост. Войска непрерывным потоком спускались на поляну, где их встречал комендант переправы и тут же направлял согласно утвержденному обер-квартирмейстером плану. Пехота двигалась по узкой дороге через полосу приречного леса и выходила к броду. Артиллерия двигалась поорудийно в промежутках пехоты, выйдя к реке, поворачивала вверх по ее течению и сосредоточивалась у самого берега. Кавалерия пошла за пехотой, а у реки повернула влево и, не доходя до артиллерии, остановилась.
А на поляне тем временем из повозок обоза был построен вагенбург (обозный город) — временное походное укрепление из тесно поставленных повозок в виде огромного квадрата. Для охраны его Суворов оставил две пехотные роты с двумя пушками.
После выхода войск к реке Федоров доложил Суворову, что переправу можно начинать Войскам предстояло решить сложную задачу — глубокой осенней ночью незаметно для ногайцев перейти Кубань, которая в это время хотя и обмелела, но была еще достаточно глубока и, как всегда, бурлива. Пехотные роты получили приказ раздеться донага и передать свою одежду специально закрепленному за каждой ротой эскадрону кавалерии. Затем по команде офицеров солдаты подошли к воде. Видя черную, страшную воду, они торопливо крестились и, подняв над головой ружья с патронными сумками, спускались в холодную воду. Взвод за взводом во главе со своими капралами и сержантами, нащупывая ногами неровное дно, шли к невидимому во мраке ночи противоположному берегу. Местами вода доходила солдатам до плеч, малорослым приходилось довольно трудно.
Для уменьшения напора воды чуть выше по течению реки переправлялась кавалерия. Эскадрон за эскадроном, сотня за сотней спускались с плато, пройдя лес, приближались к переправе. Лошади, слыша шум воды, нервно передергивали ушами, отфыркивались, втягивая трепещущими ноздрями сырой воздух, но, получая сильные удары плеткой или шенкелями, присаживались на задние ноги, сползали в воду и, осторожно переставляя ноги по дну, шли к противоположному берегу. Еще выше по реке переправлялась артиллерия. Пороховые заряды из ящиков были вынуты и розданы драгунам, которые, держа их в руках, перевезли через реку.
Противоположный берег, за которым начинался широкий луг, крутой, а грунт очень твердый, поэтому для подъема на берег специально было сделано три въезда. Тяжелые артиллерийские лошади осторожно спускались с пушками и зарядными ящиками в воду. Некоторые боялись холодных струй, но ездовые яростно хлестали их плетками, направляя к противоположному берегу. Лошади, дружно натягивая постромки, подтаскивали пушки к самому берегу, где специально выделенная пехотная рота с помощью канатов выкатывала пушки на сушу.
Тремя колоннами рота за ротой, эскадрон за эскадроном, орудийная упряжка за упряжкой устремлялись в Закубанье, навстречу ожидавшей их неизвестности. На левом берегу каждую роту встречал обер-квартирмейстер Федоров, который переправился туда одним из первых, и указывал каждой роте и эскадрону место для сосредоточения.
В два часа ночи переправа была закончена. Через пять дней Суворов доложил, что переправа была «наитруднейшая, широтою семидесяти пяти сажен, едва не вплавь». Но, как ни сложна была переправа, благодаря умелой организации она прошла благополучно. Закончив переправу, войска приводили себя в порядок и строились в походные колонны. Слышался храп лошадей, тихий говор и бряцание ружей пехотинцев, которые разбирали их из козел. Пахло пушечным фитилем, который тлел в пальниках, и туманом. Солдаты ежились после вынужденного купания, а некоторые, чтобы согреться, прыгали, боролись или делали ружейные приемы. В темноте по светящимся точкам пальников было видно, где стоят артиллерийские упряжки.
Наступил следующий этап операции — ночной бой. Первым по приказу Суворова тронулся авангард в составе всех донских полков Иловайского и отряда Лешкевича из двух батальонов пехоты и двух эскадронов драгун. Суворов помнил ордер Потемкина, полученный им вскоре после ногайского мятежа, где после требования «проучить тамошних жителей» за мятеж было сказано: «...я уверен, что вы дадите чувствительный удар, и для такового подвига желаю, чтоб донцов держали в куче».
Вот и послал Суворов все казачьи полки впереди корпуса, как знатоков степной войны, имеющих вековой опыт борьбы с набегами кочевников. Вначале путь пролегал по открытой местности, поросшей кое-где кустарником, а затем войска вышли к болотистой лощине, по которой протекал Малый Зеленчук, речка небольшая, но довольно извилистая, с топким дном. Тут при переправе потеряли много времени, пока перетащили буквально на руках артиллерийские орудия. Вскоре головной дозор казаков наткнулся на караул ногайцев, которые беспечно спали вокруг затухающего костра. Казаки так ловко связали их арканами, что никто из караульных не смог дать сигнал тревоги. Пленных сразу же доставили к Лешкевичу. Беглый допрос показал, что ногайцы стояли вдоль Лабы, начиная от городища Керменчик и вверх по Лабе верст на десять.
Суворов принял решение послать степью к Лабе все казачьи полки, чтобы отрезать ногайцам путь к горам. Отряд Лешкевича пошел к городищу Керменчик.
С рассветом по пушечному выстрелу казаки и драгуны пошли в атаку. Среди ногайцев началась паника: кричали воины, ревел скот, с диким ржанием скакали лошади, хлопали выстрелы. Но вскоре Тав-султан и его мурзы сумели организовать несколько сильных очагов сопротивления. Ногайцы огородились кибитками и стали отстреливаться. Для их подавления потребовалось подвезти артиллерию.
Тав-султан пошел на прорыв. Пользуясь малочисленностью русской пехоты, он прорвал кольцо окружения и ушел вверх по Лабе. Бой в урочище Керменчик закончился к десяти часам утра. Вся, степь протяжением в десять верст вдоль правого берега Лабы была покрыта брошенными кибитками, между которыми валялись казачьи и драгунские лошади, а изредка и люди, уткнувшие головы в землю.
После короткого отдыха донские полки и драгуны, перейдя на левый берег Лабы, преследовали мятежников до самых лесов, отбивая угоняемых ими пленников. На другой день все войска возвратились к Керменчику. «Одни сутки решили все дело», — писал позже Суворов.
Операция, блестящая по скрытности и внезапности, увенчалась полным успехом, и ногайская конница как военная сила, постоянно угрожавшая южным землям России, перестала существовать. «Со времен Мамая никогда татары не терпели такого жестокого поражения, как в тот несчастный день...» — писал первый биограф Суворова, его сподвижник Ф. Антинг.
Завершив Закубанский поход, Суворов возвратил корпус на правый берег Кубани и стал бивуаком на месте нынешнего центра города Усть-Лабинска. После возвращения посланных им в горы разведчиков Суворов приказал войскам маршировать к Ейскому укреплению, куда они и прибыли в середине октября.
Он ознакомился с обстановкой в низовьях Кубани, среди мирных ногайских орд. Посетил несколько кочевий, встречался с ногайскими мурзами, убеждал, что мирные орды он не тронет, наоборот, готов оберегать их и помогать им, чем может. Вскоре к Суворову в гости приехал на арбе старый его приятель — столетний Муса-бей. Он приехал на двухколесной арбе под одну лошадь в сопровождении конного отряда телохранителей. Муса-бей еще болел от раны, полученной в бою с мятежниками. Из-за этого он не мог сойти с арбы, и, когда доложили о его приезде, Суворов выбежал из своего домика и ласково приветствовал старика, обнимая на глазах у всех собравшихся. Суворов всегда выделял Мусу-бея среди султанов других орд за его ум и преданность России.
Через несколько дней Суворов отдает приказ оставить в Ейском укреплении усиленный гарнизон, а всем остальным войскам выступить в поход за Дон на зимние квартиры. Военные действия кампании лета 1783 года закончились. Разгром мятежных ногайцев, как основной военной силы на Кубани полностью опрокинул расчеты Турции удержать под своим влиянием Кавказ и Приазовье.
Этот год принес России три главных успеха на ее южных рубежах. Окончило свое существование некогда грозное Крымское ханство, и образовалась на его месте новая область — Таврическая. 24 июля в Георгиевской крепости командир Кавказского корпуса генерал П. С. Потемкин от имени правительства России подписал трактат с Восточной Грузией. Ираклий II «вручил России свой народ», — написал впоследствии великий русский поэт М. Ю. Лермонтов.
Успешные действия Суворова на Кубани способствовали еще большему укреплению авторитета России. Конец года Суворов провел в крепости Дмитрия Ростовского. Занимался устройством войск на зимних квартирах, ремонтировал понтоны, вникал в строительство армянского города Новый Нахичевань.
Он продолжает пристально следить за обстановкой на Кубани и в Закубанье. Разведка доносила ему, что бывший хан Шагин-Гирей, узнав, что войска Кубанского корпуса после Закубанского похода отошли за реку Ею, тут же возвратился в городок Таман и с небольшим отрядом верных воинов занял под свою резиденцию старую Таманскую крепость. Будучи человеком легковерным, продолжает поддерживать контакты с турками, которые постоянно присылают к нему своих агентов.
Потемкин, узнав об этом, потребовал от Суворова лично принять все меры для удаления Шагин-Гирея с Тамани. Помня, что бывший хан все еще злится на него за выселение христиан из Крыма, Суворов вместо себя послал к Шагин-Гирею командира Нижегородского пехотного полка полковника Булгакова и нахичеванского председателя майора Абрамова с задачей уговорить Шагин-Гирея выехать в Россию. Однако бывший хан с послами держал себя весьма высокомерно, на что его подталкивали и турки разными обещаниями. «Оттоманская Порта, — докладывал Суворов Потемкину, — присылала к нему (агентов. — В. С.) и просит с обнадеживанием к выгодам его и пользе».
Пробыв два месяца на Тамани, послы возвратились ни с чем. Мирное решение вопроса переселения бывшего хана в Россию провалилось. Забегая вперед, сообщим, что участь последнего хана Крыма была решена уже после отъезда Суворова с Кубани. В конце года командующий Крымским корпусом генерал-поручик Ингельстром тайно переправил из Ени-Кале батальон пехоты и эскадрон драгун и на рассвете внезапно ввел этот отряд в городок Таман. А затем, применив хитрость, и в цитадель, где была резиденция Шагин-Гирся. Бывшему хану пришлось выехать в Крым, а оттуда в Воронеж. Затем он жил в Калуге, но тосковал о Кубани, и русское правительство, уже не опасаясь влияния Шагин-Гирея на татар и ногайцев, отпустило его в Турцию, куда его неоднократно приглашали. Там его вначале приняли с почетом, но вскоре потихоньку сослали на остров Родос и по личному приказу султана отрубили голову. Так бесславно закончил свой жизненный путь последний хан некогда грозного Крымского ханства.
Занимаясь ханом и окружающей его верхушкой, Суворов не забывал и о простых людях. Посылаемые в Закубанье разведчики доносили ему о бедственном положении ногайцев. Суворов считал, что ногайцы теперь и туркам не нужны. Они ослаблены в военном отношении, могут выставить ополчение всего в три тысячи всадников, поэтому «турецкий двор прибыл к ним в нерешительности».
Мирным ногайцам, пострадавшим в сражении с мятежниками, Суворов выделял деньги, выдавал муку, расселял на зиму по донским станицам те семьи, что потеряли свой скот. Особое внимание он уделял одиноким мужчинам и женщинам, «из коих многие по собственному желанию,— пишет Суворов, — введены в православную христианскую веру». Затем мужчин, которые были крещены, записывали в казаки. Пройдет немного времени, и ногайцы мирных орд, оправившись от пережитых потрясений, начнут постепенно перекочевывать в ставропольские степи под прикрытие Азово-Моздокской укрепленной линии. Со временем северо-восточная часть ставропольских степей и стала называться Ногайской степью.
Вначале из едисанцев, джамбулуков, едичкульцев и караногайцев было на новом месте организовано четыре приставства, но часть ногайцев перекочевала к Тереку и Каспийскому морю, и осталось два приставства, объединивших около пяти тысяч казанов.
В конце 1783 года русская дипломатия одержала еще одну большую победу. Русский посланник в Турции Я. И. Булгаков, используя успехи Суворова в ликвидации военной силы ногайских орд, 28 декабря подписал торжественный договор, по которому Турция признавала присоединение к России Крымского ханства и Кубани.
Новое соотношение сил на Кубани уже не требовало специального корпуса, поэтому Потемкин решил его расформировать. Часть его отошла к войскам Кавказского корпуса, а часть временно оставалась в низовьях Дона на случай диверсии турок со стороны Суджук-Кале и Анапы. Охрана всей границы от Азовского до Каспийского моря, поручалась войскам Кавказского корпуса. Суворову было приказано выехать в столицу за получением нового назначения.
В апреле 1784 года генерал-поручик Суворов сдал Кубанский корпус и выехал для принятия под свое командование 6-й дивизии, расквартированной у города Владимира. |