|
II. Сбор войск при Чарторижске и движение войск внутрь Польши.
[12] В исходе июля, полк наш получил повеление идти к местечку Черторижску. В августе мы здесь остановились. На другой день утром, начали прибывать разные палки — пехота и конница; а вслед за ними прибыла и батарейная артиллерия.
Поле покрылось войском, которое названо было летучим корпусом. В походе приказано иметь: в роте и эскадроне, по одной повозке для офицерского экипажа, и по одной артельной для солдатских котлов, круп и соли; при полках иметь патронные и палаточные ящики, сухарные фуры с восьмидневным провиантом, и по две лазаретные кареты. Больных, слабых и рекрут приказано было отправить в г. Луцк, под прикрытием нескольких рот Смоленского пехотного полка, солдатам не иметь с собою зимнего платья, кроме плащей1; быть в кителях, иметь запасную обувь, необходимое для чистоты, да сухарей в ранцах на восемь дней. [13]
Всё закипело исполнением. Там укладывали в повозку тут увязывали ранцы; там трогались с места тяжелые фуры в вагенбург, а тут осматривали ружья, подтачивали штыки и сабли.
Теперь только мы узнали заподлинно, что идем в поход к гг. новым последователям французской революции, успокоить и образумить буйные их головы. О! как рады были мы, что наступает час справедливого мщения за кровь наших, в Страстную пятницу измученнически пролитую в Варшаве! Солдаты от радости потирали руки, пели песни. Мы ожили, и с веселием нетерпеливо ждали нашего отца Суворова. — Все еще нет его! говорили солдаты: а он на своей лошадке, с одним казаком, издали обозрел уже кипучий сонм богатырей2.
Утром, часу в одиннадцатом. быстро пронеслась весть: Суворов приехал! — Где? — Вон там на лугу остановился в сеннике! вон где эта повозка! Вот едут к ней двое верховых! — (А был сам Александр Васильевич). — Глаза всех [14] обратились, устремились в одну сторону. Радость пролилась в сердца наши. Всяк летел бы его видеть и слышать несколько слов. — И вот повели шибко, почти бегом почетный караул с ординарцами. За ними быстро понеслись высшие начальники.
Точно, Александр Васильевич расположился на лугу, в сеннике, При нем была и прислуга: один казак3, и собственный человек, Прохор Степанович, известный тогда под именем Прошки, (так звал его Суворов); повар4, и одна — всего одна кибитка5. [15]
Суворов был: в каске, в белом летнем колете, в коротком исподнем холстинном платье, в сапогах с белевыми чулками, и с коротким мечом, по поясу подвязанным портупеею. — Так принимал он тут г-д генералов и полковых начальников. Он мало говорил о предстоявших делах; но кратко объявил волю государыни императрицы, и прибавил: «надобно пораспужать этот беспокойный народ. Надобно успокоить мирных миром, буйных штычком, когда честь не возьмет». Вытянувшись и зажмурив глаза, внятно проговорил несколько слов, нужных в настоящем случае; сделал строгое замечание6 одному из полковых командиров П. В. за беспорядок в полку, отдал словесный приказ о выступлении в поход и отпустил всех.
Одни приближенные остались при нем, и расположились вокруг сенника; а он разделся, и легши на сене, отдыхал в одном белье. Сено было покрыто, вместо ковров и простыней, плащом [16] синего тонкого полусукна7. Вот его постеля! и после того, кто из гг. генералов и высших штаб-офицеров стал бы роптать, засыпая на голой земле, частехонько на грязи, под дождем!!...
Словесный приказ о выступлении в поход был таков: «Войскам выступить, когда петух запоет. Идти быстро! полк за полком по дислокации! Голова хвоста не ждет. Жителей не обижать!» — Коротко, да ясно! И всяк из нас знал, что требовалось от воина.
Ротный командир наш 52-й гренадерской роты, старинный служака, видом и делом богатырь, издавна любимец Суворова, секунд-майор Ф. В. X., объявляя старшему сержанту приказ Суворова, говорил: «Слышь ты, друг Шульгин! Когда у нас все готово, — солдатам спать час, два; потом умыться, и помолиться Господу Богу. Слышь ты, друг! Это петух не петух; он рано поёт».
И точно, часу в седьмом вечера батюшка наш Александр Васильевич в сеннике своем ударил раза два. три в ладоши и запел по-кочетиному: кукареку!!!... В ту ж секунду караульные при нем барабанщики ударили в барабаны [17] генерал-марш, и звук труб, шум барабанов огласили воздух. Все закипело, и минуты чрез четыре барабаны ударили бой — по возам, и вмиг офицерские и солдатские палатки слетели с мест. Как ни торопились уложить их в ящики, но не успели. Минут чрез пять услышали фельд-марш передовых войск. Уж Суворов повел их!...
И так не прошло и четверти часа, как корпус, тысяч в четырнадцать, летел уже на смертный бой, с радостью в сердце, с надеждою на Божию помощь и на гений Суворова, летел начистоту поколотить гг. республиканцев.
-----
NB. Петь по-кочетиному кукареку? Это странно! — говорили когда-то мне гг. новопросветленные, — русская молодость. — Проказничать Суворову главнокомандующему, потом фельдмаршалу, потом генералиссимусу?!.... Чудно! — Точно, мм. гг., по-видимому странно и чудно! отвечал я им. Однакож он пел, и не раз пел. Но в каких случаях, и для чего так делал? Вот этого-то вы и не изволите знать, а ларчик просто открывался. Угодно, я вам скажу, как тогда, и после того значительные люди, с высоким умом, судили и понимали эту странность Суворова.
В наших полках были размещены солдаты из польских войск. Было несколько и офицеров, которые по собственному желанию вступили в русскую службу из тех же войск. Не могли ли они [18] передать своим соотечественникам, а нашим неприятелям время выступления? Могли быть и шпионы. А выиграть у неприятеля и один час времени, в военном отношении, значит уже слишком много. Надобно иметь и то в виду, что внезапность и быстрота были первым и единственным правилом Суворова. Он никогда не подчинял себя времени, но время держал в своей гениальной мощной воле. Не угодно ли заглянуть в его катехизис? Там он говорит: «неприятель не ждет нас; поёт и веселится. А ты из-за гор высоких, из-за лесов дремучих, чрез топи и болота, на него, как снег на голову!» Теперь понятно ли вашим, мм. гг., высшим взглядам, что Суворов этим, для вас странным кукареку, по-своему скрыл время движения полков. Петухи обыкновенно поют пред полночью и пред светом. Теперь понятна военная странность?.... — О Суворове многие говорили и писали, многие в немецком духе, многие во французской легкомысленности, — и всякая пустая голова пригоршнями бросала грязь на дела великого полководца. Говорили: что он чудак, варвар; что войска его были каннибалы; и что он вовсе не смотрел за нравственностью солдат, и пр. и пр. Но вся эта худа не потемнит славных дел нашего великого вождя.
II
[19] Шибко шли мы часов пять, без привалу, то есть, ни на минуту не останавливаясь. Кто уставал, тот выходил из фронта в сторону, и отдыхал несколько минут. Устававших до упаду собирал арриергард, состоявший из конницы, пехоты и артиллерии, и вез на подводах.
Была полночь ясная, теплая. Мы остановились при речке на лугу, и заснули так, как шли. Чуть заря показалась, мы, умывшись и помолившись Господу Богу, уж были готовы к походу. Все отставшие поотдохнули и были уже в строю (a).
Конница наша с своею артиллериею была впереди, от нас верстах в пятнадцати. Артельные наши повозки с кашеварными котлами, под прикрытием конного отряда, понеслись вперед. Тихо без шуму двинулась вся масса пехоты, и шибко пошла.
Показалось солнце, и мы увидели вдали перед собою легкое волнение в полках. Крик солдат доходил к нам, крик радостный: здравия желаем, Ваше сиятельство! — это батюшка наш Александр Васильевич проезжает верхом на своей лошадке, и осматривает проходящие полки своих богатырей. Он приветствовал их: «здорово Белорусцы! здорово Херсонцы, — Азовцы — Елецкие, — и т. п. (b). «Помилуй Бог, чудо-богатыри!« говорил Александр Васильевич.
Осмотревши весь корпус, он догнал наш полк, и поехал при нашей второй гренадерской роте. Вторично поздоровавшись, он начал говорить с нашим ротным начальником, старым своим [20] любимцем, богатырем Ф. В. Харламовым. Тут все солдаты сплотились тесно, чтобы внятнее слышать слова Суворова. Всё обратилось в слух и зрение. — «Помилуй Бог, Федор! твои богатыри! чудо-богатыри!» говорил А. В., поглядывая на солдат. «Но говорят: у злодеев-то много силы; а мы их поколотим, помилуй Бог, поколотим!» — Тут два гренадера, Голубцев и Воронов, красавцы, рослые, вершков по одиннадцати, плотные, умные, ну — словом сказать, суворовские богатыри, почти в один голос сказали: — э! Ваше сиятельство, наш отец! ведь штык-то у нас молодец! по пяти на него безмозглых мало, — по десяти упрячим; и пули дуры не пустим мимо, когда дело до нее дойдет. Дайте только нам добраться до них. — «Хорошо, знатно! помилуй Бог, хорошо!» сказал Александр Васильевич, и обратился к ротному начальнику. «А что, Федор есть у тебя и старые, — крымские, кинбурнские?» — Есть, отвечал X. и кликнул: Михайло Огнев! — и Огнев, преклонных лет, честнейший, небольшого роста человек, умница, храбрый, веселый, удалой гренадер, выступил вперед. Быстро взглянул на него батюшка Суворов, и на мгновение закрыл глаза. Помилуй Бог! я тебя знаю, видал, — не вспомню.— В Кинбурунском сражении, ваше сиятельство! — отвечал Огнев. «Ах! да, да, вспомнил!.... Помнишь ли, как ты свалил одного, другого и третьего турка?... Подле меня; Помнишь ли, как вот тут (c) турецкая дуля пробила мне дырочку, и ты с донским полковником [21] под руки свели меня к морю, вымыли морскою водою рану и перевязали?... А ты бегал за мною во все сражение!... — «Помню, Ваше сиятельство! помню и вашу ко мне милость! отвечал Огнев. «А каков?» спросил А. В., обращаясь к ротному начальнику. — Тут все солдаты, принявши к себе этот вопрос, закричали в один голос: знатный, хороший молодец! «Хорошо, очень хорошо! да ты был не этого полка?» спросил А. В. — Меня перевели с его высокоблагородием нашим ротным начальником, — отвечал Огнев. «Прощай; Михайло Огонь, чудо-богатырь, ты Огонь!» и поскакал галопом, говоря: чудо-богатыри!
Часу в десятом утра мы по ветру услышали запах благословенной нашем солдатской кашицы. Все ожили от устали; удвоили шаги, и остановились при котлах, полных мяса и каши. Здесь мы отдыхали до вечера.
И так в одиннадцать часов нашего движения, под ногами у нас промелькнѵло слишком за пятьдесят верст. Да! это чистая истина! — вечером в семь часов мы вновь двинулись, и таким точно образом, — с сохранением строгого порядка, шли до местечка Дивин несколько дней, нигде не ночуя и без дневок.
Повсюду было тихо, спокойно как в своем краю. Поставщики-жиды доставляли людям на пищу рогатый скот, а лошадям овес. Полковые маркитанты имели все необходимое, даже и для военной роскоши. Одно сено, стоявшее на полях, у жителей брали для лошадей. Доставалось и овсу в [22] снопах; но это делалось по крайней необходимости. Помещики и управляющие мнениями из окружных по дороге селений приезжали с покорнейшею просьбою о залогах. Просьбы их удовлетворялись. Им давали по одному надежному солдату, честного поведения, охранять их имущество. Таковых из полка ежедневно человек по восьми убывало. Но вот уже трудно было ротному начальнику найти желающих жизни, покой и роскошь обещавшей. С горькою досадою, и даже со слезами на глазах, назначаемые оставляли своих товарищей. С тоскою садились они с помещиками в пышные стародавние коляски или в укладистые брычки.
Чудные были солдаты!...
Я уже сказал, что конница наша с ее артиллериею всегда была от нас впереди, верстах в пятнадцати, — и более. Передовые ее заметили неприятельские
форпосты при местечке Дивине. Заметить и сорвать их до одного — было одним мгновением. Александр Васильевич тогда же, ни минуты не медля, со всею конницею и ее пушками полетел к г. Кобрину, а пехоте приказал поспешать за собою — Со всем пламенным усердием поспешала пехота, но сражения не застала. Оно было кончено до нас, и мы увидали только маленькую кучку пленных, ужасно израненных (d), и повсюду множество мертвых тел, исшпигованных копьями, искрошенных саблями: — Ужасный вид!
Рассказывали: что корпус поляков состоял из пехоты, конницы и артиллерии тысяч до трех. Они приготовились дать отпор; пустили беглый [23] огонь из ружей и пушек, как вся масса нашей конницы обрушилась на них. Удар казаков в копья, и рубка конных саблями, рубка ужаснейшая, подобной едва ли когда прежде бывало, крошила несчастных, отчаянно сопротивлявшихся. Часть их, пробившись, спасалась в лес; но и тут наши конные егеря, спешившись, не дали им, как говорится, вздохнуть: поляки не просили помилования, и все пали с оружием в руках. Никто не спасся!...
Так начал дело России, единственный в мире полководец ее, Александр Васильевич Суворов!
Дополнение.
a) Если солдаты замечали, что товарищ их лентяй или беспорядочного поведения, такому не было от них житья. Он не имел ни голосу в кругу своих товарищей, ни ласкового от них слова; и поневоле исправлялся. — Эта черта военной нравственности была превосходна.
b) То есть: Белорусские егеря; Херсонские гренадеры; Азовские и т. д. мушкетеры.
c) Ал. Васильевич был ранен навылет в плечо пулей. После перевязки он сел на лошадь, и несмотря на тяжкую рану свою, распоряжал до совершенного уничтожения турецкого корпуса, сделавшего десант. А. В. едва мог держаться на лошади от сильной боли. Это слова Огнева.
d) Русские лекари перевязали раненых, и вся помощь была подана этим несчастным. Так приказал Александр Васильевич, говоря: они такие же люди!
Примечания
1. Зимнее платье доставили к нам из Вагенбурга, на артельных повозках, уже в октябре и 5-го числа, пред сражением при м. Кобылке
2. Уж и подлинно был сонм богатырей! Что за вид, что за ловкость и развязность были в тогдашних солдатах! Это была гвардия-богатыри! Пехота вся состояла из великороссиян; а конница, исключая драгун, вся была из малороссиян, казаков и дворянства. Вот, например, взгляните на эскадрон переяславских конных егерей. Видите ли, половина эскадрона в рядах, с одним, двумя и тремя позументами на мундирах. Это – капралы, унтер-офицеры и вахмистры на рядовых ваканциях. Что за геройский вид! А лошади? Это звери, чистой степной украинской породы, знатно выезженные, вычищенные, выхоленные!
3. Этого казака, помнится, звали Иваном. В 1794 году, кажется, он был Исаева полку. С незапамятных времен Суворов знал его и во всех походах и сражениях безотлучно держал при себе.
4. Повар жил при Александре Васильевиче без забот и без дальних хлопот. Он батюшке Суворову готовил на обед: щи да кашу; часто холодное из солонины со стаканчиком кваску да хренку. А. В. свято соблюдал все постные дни 3 и кушивал в свое время кислую сырую капустку с кваском, редичку с солью да с конопляным маслицем, приговаривая: это русскому здорово! помилуй Бог, как здорово! — Иногда кушивал много каши, овсяной, гречневой; тогда Прошка говорил: «Александр Васильевич! позвольте!» — И протягивал руку к тарелке.—Я есть хочу, Прошка! — «Не приказано».— Кто не приказал, Прошка? — «Фельдмаршал».—О! Фельдмаршала надобно слушаться! помилуй Бог надобно!» — И переставал есть. Так рассказывали очевидцы.
5. Как часто я видал у иностранных Генералов по нескольку экипажей!— У одного известного Макка, в 1805 году, французы в Ульме взяли до пятнадцати штук карет, колясок, фаэтонов и фур.
6. Суворов ни с одного солдата лично не взыскивал и не бранил. Заметивши беспорядок, он мимо проезжал, показывая, что он дремлет. Зато полковому начальнику и помощнику его премьер-майору в тот же день делал строгие выговоры. В этом отношении А.В. был чрезвычайно взыскателен; и полк, замеченный им в шалостях, и начальники его были долго-долго у него на замечании.
7. Сказывали, А.В. велел сшить себе этот плащ в Херсоне, в 1792 году, получивши жалованье. Этот же плащ я видел на нем и в 1799 году на альпийских горах.
|
