III. Бой при Крупчицах
Пришел, увидел, победил!
[24] Уже был вечер, когда пехота наша, прибыв к местечку Кобрину, расположилась, как говаривали деды наши, на костях вражеских; и тогда же вся конница и егерский корпус двинулись вперед. Александр Васильевич повел их, приказавши генерал майору Ф. Ф. Буксгевдену посылать частые патрули по боевому полю: не найдут ли еще кого из поляков, дышащего жизнию; таковых приказано было собирать к лекарям, имевшим строгое предписание употреблять все способы к возвращению страдальцам жизни. Ни одного не было найдено: все почили смертным сном. Так сильны и смертельны были удары конных.
Утром, чуть заря, жители окружных селений уж рыли глубокие и большие ямы, и к вечеру слишком три тысячи польских тел было похоронено. Помнится, у нас выбыло из строя убитых и раненых до сорока человек, и до сотни лошадей. Пушки, оружие и неприятельский обоз были собраны, а знамена при всеподданнейшем донесении [25] отправлены к матушке государыне царице; всё же остальное в м. Кобрин, где были положены и раненые под охранением роты Смоленского пехотного полка и нескольких человек конных.
Ретивое горело у пехоты. — Вот, говорили воины, коннице Бог дал поработать; а нам, видно за грехи наши, всё нет еще случая!... Но, авось, Бог даст, и мы поработаем во славу нашей Матушки не хуже конных!
Пред обедом явился отец наш Александр Васильевич. Объехал весь стан, поздоровался с солдатами, и обещал скоро поставить и пехоту лицом к лицу с поляками. Эта весть пронеслась по всему стану, и невыразимо обрадовала воинов.
В самом деле, на другой день в вечеру вся пехота двинулась, и шибким суворовским шагом понеслась. Ночью на 6-е сентября, часа за три до света, мы остановились пред местечком Крупчицами. Здесь был дан отдых, и приказано приготовиться к знакомству с поляками. По ту сторону Крупчиц, за пологим болотистым разлеглым топким местом, расположился генерал Сираковский с корпусом лучших польских войск до восемнадцати тысяч человек. Один путь к нему лежал чрез топь по узкой гати; и на этот единственный пункт все батареи его были направлены.
Рассвело. Блеснуло солнце, и все пришло у нас в радостное ожидание. Вдруг, по мановению [26] великого, вся масса пехоты и конницы двинулась. Киевский конноегерский полк полетел вперед, и, начиная от гати, бурею понесся по берегу топи. — Тут был и Александр Васильевич для личного обозрения местоположения. — Поляки со всех батарей открыли сильный огонь, но вреда сделали мало. Вслед за тем вся наша конница понеслась направо и налево для переправы, а пехота ринулась прямо. Шедши чрез Крупчицы, она забирала с собою плетни, ворота, доски, лес, хворост и все, что только попадалось в руки годное для настилки на топь. Суворов указал путь, приказал ни секунды не медля идти чрез топь и бить неприятеля. В одно мгновение бегом развернулся фронт по полкам, и генерал-майор Буксгевден со всею пехотою шибко двинулся на топь. Вдруг с неприятельских батарей открылся чистый ад: картечь, гранаты, ядра летели на нас как стаи скворцов, а пули обсевали как град. Жарко, убийственно было при этом трудном переходе. Солдаты вязли по колено и выше, и с трудом помогали друг другу выдираться из трясины; но это продолжалось только несколько минут. Пехота перебралась, — шибко устроившись, стада твердою ногою на берегу, и осыпаемая с батарей и с фронта неприятельским огнем, чрез несколько мгновений без выстрела ринулась со штыками на неприятельский фронт. Тут произошла страшная борьба. Все окопанные батареи пред лицом нашим были взяты. Конница наша, переправившись чрез топь, вихрем понеслась во фланги [27] неприятеля, взяла боковые батареи, и кинулась на резервы. Натиск пехоты со штыками и рубка конных смешали все, неприятель не успел даже обратиться в бегство в близстоящие леса. Он строил колонны, каре, храбро, отчаянно защищаясь; но штыки и сабли наши истребляли все. Быстро, на смерть работали русские!...
Так чрез три часа с небольшим исчез осмнадцатитысячный корпус неприятеля! все пало или взято в плен. Все знамена и штандарты, все пушки и весь обоз достался победителям. Самая малая часть войска, едва ли и десятая, с генералом Сираковским, спаслась в леса. Поле битвы покрыто было убитыми до четырех тысяч человек и ранеными во множестве.
Суворов лично распоряжал сражением. Быстро разъезжая, он везде был; все воины видели его, и все воспламенялись его речами. Свойственным только ему одному взглядом, он, где только замечал малейший застой наших против силы неприятельской, мгновенно являлся тут; несколько его слов, как-то: вперед! коли! руби! бей! не давай опомниться! — вливали в воинов новую силу, удесятеряли храбрость, и неприятель грудами падал на месте. Поистине, воины творили чудеса в его глазах, потому что невыразимо любили его всею душою.
У нас в этом сражении, как говорили тогда, выбыло из строя убитыми и ранеными до семисот человек богатырей. [28]
Между тем как собирали раненых и пленных, Александр Васильевич, утомленный, проведший без сна несколько ночей, подъехал к де реву, стоявшему на бугорке, слез с лошади, и перекрестившись, сказал: Слава в вышних Богу!1 выпил свою порцию водки, и закусил сухарем. Бессменный казак его Иван постлал ему плащ его, положил вместо подушки свои саквы2, и Александр Васильевич, легши на приготовленную постель, заснул богатырским сном.
Подручник3 Суворова, генерал-порутчик Павел Сергеевич Потемкин, распоряжаясь сбором войск, раненых и пленных, увидал место, где спал Александр Васильевич, и вмиг собрал все взятые у неприятеля знамена и штандарты, и приказал нести за собою. Тихо подошедши, поставил их к дереву шатром, и таким образом сделал над спящим тень от солнца, которое пекло довольно жарко. Александр Васильевич проснувшись удивился; благодарил собравшихся к нему начальников; приказал благодарить всех офицеров и солдат за службу государыне, и наконец [29] сказал: «помилуй Бог, как это хорошо! Матушка наша порадуется, когда получит от нас эти трофеи, и скажет нам спасибо!»
Суворов тогда же приказал Потемкину отделить весь Смоленский пехотный полк, и по нескольку из каждого полка людей конных и леших, препроводить в Кобрин пленных, пушки, обоз, и ни мало не медля привести все в исполнение. Александр Васильевич подтвердил приказание: раненым подавать всю помощь, всех кормить и поить, но строго смотреть, чтобы здоровые пленные не делали побега. «Беглецов палочками наказывать, да и вязать; а бунтовщиков расстреливать. Вот его слова. Все знамена и штандарты, взятые у неприятеля, Суворов того же дня отправил к матушке-царице со всеподданнейшим донесением о победе; О том же донес и графу Петру Александровичу Румянцеву-Задунайскому.
Когда войска расположились по местам на стан, тогда Суворов подъехал к ним, благодарил всех, от начальника до последнего солдата, за молодецкую быстроту и храбрость; говорил речь в каждом полку, речь краткую, огненную, которая проницала всю душу воина и делала всякого непобедимым богатырем4. В заключение сказал: [30] «экзерциция! субординация! ученье свет, а не ученье тьма. Дело мастера боится. Вы богатыри! вы витязи! вы русские! Какую толь перелетели! какие крепкие батареи вы взяли! Благодарение Богу... ура!» и ура солдат долго разливалось в воздухе.
Александр Васильевич возвратился к своему дереву, под которым с час покоился сном, и вошел в солдатскую палатку, наскоро поставленную и устланную сеном для его постели. Тут Прохор, камердинер его, подал обед — щи да кашу, а казак Иван — порцию водки; и Александр Васильевич с приближенными тремя особами кушая, хвалил своего повара. «Вот щи! знатные щи! давно он не варил таких. Помилуй Бог как хороши! спаси Бог его... хороши!»... а щи были обыкновенные. Александр Васильевич, успокоенный и к тому же проголодавшийся, нашел их отменно вкусными.
Незадолго пред вечернею зарею собрались к Суворову гг. генералы и полковые начальники. П. С. Потемкин докладывал, что в войсках осталось не более как дни на четыре сухарей; и потому не благоугодно ли будет на несколько дней остановиться здесь, перепечь муку в хлебы и пересушить в сухари, а обоз с мукою прибудет дня чрез два. — Александр Васильевич, выслушавши предложение и взглянувши на Потемкина, сказал: «а у поляков нет хлеба?...Помилуй Бог! без хлеба да без Бога — ни до порога!» И замолчал, — никто не понимал цеди великого.
Тотчас Суворов сед на лошадь, и прямо поехал к раненым своим и полякам. Последних [31] было множество, а лекарей у нас слишком мало, и потому их всё еще перевязывали. Суворов, взглянувши издали на пленных здоровых, которые во множестве были удалены на большое расстояние от корпуса, и окружены цепью конных и пехотою, прямо проехал к кашеварным местам. Увидевши, что пища варится сытная, здоровая, он поздоровался с кашеварами-артельщиками, поприветствовал их, и потом подъехал к корпусу, который стоял в строю, приготовленный по обыкновению к вечерней заре. Во всех полках пели песни, играла музыка, и радость сияла в лице каждого воина. Объехавши весь корпус, здороваясь со всеми и приветствуя по своему каждую роту и эскадрон, Суворов стал посреди войска, слез с лошади, и громко сказал: к заре! По пробитии на молитву, он снял с себя каску, и вытянувшись, громко, внятно прочел вслух, вместо Отче наш, следующую молитву:
«Всемогущий Боже! Сподобившися святым Твоим промыслом достигнуть сего часа, за все благодеяния, в сей день от Тебя полученные, приносим благодарное, а за прегрешения наши — кающееся сердце. Молим Тя! ко сну нас отходящих, покрой святым Твоим осенением! Аминь!!» — Перекрестившись, надел каску, сел на лошадь, попрощался и галопом поскакал к своей палатке.
В эту ночь был почетный караул при Суворове из нашего полка. Рассказывали, что отец наш поужинавши, спал с вечера часа два; потом до свету не смыкал глаз, выходил часто [32] из палатки, смотрел на стан своих богатырей, покоившихся сном; тихо разговаривал с часовыми и караульными. «Тише, тише говорите! пусть спят витязи!» говорил Александр Васильевич, несмотря на то, что все предосторожности были приняты, и даже очередные роты в каждом полку не спали. Он — этот величайший муж, заботился не о своем покое, но о подчиненных, и лично пекся об осторожности.
Чуть стало рассветать, Александр Васильевич раздетый, выбежал из своей палатки, и камердинер Прохор облил его с головы холодною водою из двух котлов, и в первый раз во время этого похода Александр Васильевич переменил на себе белье. Одеваясь, приказал бить повестку к заре, а чрез несколько минут сам вышел из палатки, совершенно одетый, и протяжно крикнув. к заре! он стал пред строем караула; по пробитии на молитву, скинул каску, и перекрестясь, громко внятно читал молитву — Отче наш. По окончании, поздоровался с воинами, сел на лошадь и поехал к стану войск.
Проезжая стан воинов, Суворов здоровался с ними, приветствовал по своему, и увидевши, что все исправно, поехал к раненым, где тяжело раненых укладывали на обывательские подводы, при которых находились и земские начальники. Легко раненые, здоровые пленные, пушки и неприятельский обоз уже отправлены были до свету. Это, как казалось, облегчило Александра Васильевича. На возвратном пути к палатке он был [33] окружен генералами и начальниками полков. Суворов тогда же приказал Потемкину: жителями рыть могилы для падших в брани, и похоронить их; собрать с боевого поля в одно место оружие от убитых, раненых и пленных; исполнить это скоро, быстро. «Этим вы, Павел Сергеевич, займитесь сами и лично присмотрите. Помилуй Бог! это нужно, крепко нужно!»5.
-----
В войсках наших кипело занятие. Каждый чистил свою амуницию, оружие; пересматривали патроны, точили штыки и сабли. Иные говорили: помилуй Бог! когда будем здесь стоять долго, и приготавливать сухарей, то неприятель уйдет от нас. Другие твердили: спаси Господи! на что нам печь хлебы и сушить сухари, когда у нас полные фуры сухарей и большой магазин хлеба, который достался от Сираковского корпуса? — Так судили и офицеры; но подлинно никто не знал ничего. Носились темные секретные вести, что у [34] Брест-Литовска есть поляки; но точно ли, и велико ли число их? — Об этом знал лишь отец наш Александр Васильевич.
День клонился уже к вечеру, а у нас в стане было тихо. Воины с беспокойством поглядывали на палатку Суворова, и говорили промеж себя: что ж это! пойдем ли! время, отец наш, время! веди! — и вдруг слышим у Александра Васильевича повестку в барабан, генерал-марш, знак к походу. Зазвучали барабаны, у егерей заиграли валторны, а у конных трубы; и чрез четверть часа перекрестясь и сотворив Господу Богу молитву, мы двинулись. Суворов повел нас к победе, по дороге к Брест-Литовску. Невыразимая радость разливалась в сердце каждого воина; песни и музыка оглашали воздух до самого сумрака.
П. С. Потемкин, с частичкою войска остался на месте немедленно исполнить приказание Суворова, т.е. всех здоровых пленных и легко раненых отправить в Россию; учредить в Кобрине госпиталь для тяжело раненых; обеспечить его продовольствием, и все неприятельское оружие с боевого поля передать в сохранное место, переломав у ружей приклады, а у сабель эфесы.
Примечания
1. Так сказывал казак Иван; и это было тогда всем нам известно.
2. Походные казачьи сумки, которые перекидываются чрез седло, н в которых держится овес и все запасы съедомые.
3. Подручник — слово русское, коренное. Ныне оно не в ходу, не в моде, забыто. В наше время оно разумелось так: подручник не имел собственно у себя никого под командою, а исполнял лишь приказания старшего.
4. Эта речь тогда же была схвачена на память и записана многими. Была и у меня; но военные походы лишили меня этой драгоценности. — Когда Ал. Вас. говорил речь, офицеры и солдаты, столпившись, окружали его так тесно, что лошадь его не могла повернуться. Это он любил; этого даже требовал.
5. П.С. Потемкин, был человек умнейший, образованнейший своего времени, но более придворный, более дипломат, нежели воин. Порохового дыма он не жаловал ни под Очаковым, ни в эту войну даже и после, бывши на линии начальником, не мог его терпеть. — Это слова не мои. Нет, об этом, спустя десять лет после 1794 года, рассуждали люди в высоких чинах, с великим военным даром, люди образованные. И потому-то, говорили они, Ал. Вас. не утруждал Павла Сергеевича по чисто боевой части, а давал поручения, подобные вышесказанным.
|
