IV. Бой при Брест-Литовске.
[35] Шибко шли мы по дороге, к Брест-Литовску. Солнце было уже при самом закате. Вечерело. Вдруг неожиданно со сторонней тропинки, из леску, явился отец наш Александр Васильевич, и поздоровавшись с полком, поехал при нашей роте, приветствовал гренадер и спросил ротного нашего начальника богатыря Харламова: «А что, Федор! где Миша-Огонь Огнев? где сокол, где Орел?» — Здесь, В. С.! — И крикнул их. — Здравия желаем, В. С. отец наш Александр Васильевич! — сказали гренадеры, выступивши вперед. «Здорово! братцы! вы богатыри! вчера я видел, как вы быстро, славно кололи полячков. Помилуй Бог, знатно!... храбро!... Один на десятерых. Ты, Михайло, будь — Огонь-Огнев: а ты (обращаясь к Воронову) Сокол; а ты (Голубцову) Орел. Все вы, вся ваша рота, весь полк, все, все чудо богатыри!... Спаси Бог! Все вы молодцы! Все русские!»… Проговоривши это, Александр Васильевич поскакал шибким галопом вперед. Надобно сказать, что он делал это не в одном нашем полку, но во всех, и в артиллерии, исключая одного, в котором было им замечено [36] несоблюдение нравственности и военной дисциплины. Данные в подобных случаях Суворовым имена гренадеры носили по свою смерть.
Во время отдыха, а по военному — привала, ночью было дано от Александра Васильевича приказание: «патроны не мочить». И только; более ни слова. — А! говорили солдаты. приготавливая всякой нужное, чем привязать суму сзади к шее. А! видно голубчики… за рекою, как при Крупчицах за болотом и топью. Блудливы как кошки, а трусливы как зайцы. Не любят на чистоту по нашему, Посмотрим, спасет ли вас что-нибудь от нашего соколика штычка. Ведь долг платежом красен. И мы за Страстную Пятницу, за кровь наших тогда пролитую в Варшаве изменнически, заплатим вам всё сполна по-русски. Всем вам безмозглым заплатим, и в долгу не останемся1. — Таков был дух во всем войске, [37] во всяком даже последнем солдате! И кто же умел влить такую бодрость, храбрость во всех?... Отец наш Александр Васильевич!... Он!... И воины уверены были, что под его начальством они непобедимы. Никакая другая мысль не приходила никому в голову2.
Рассвело, и мы двинулись шибким шагом с особенною тишиною. Часа чрез два корпус пехоты остановился вздохнуть. Тут увидели вдали Брест-Литовск, и вместе с тем человек сто польских кавалеристов, облитых кровью, изрубленных. Их гнали казаки в наш резерв. Чрез несколько минут вся масса пехоты двинулась удвоенным шагом по данному каждой колонне направлению. [38]
Быстро двинулась вперед колонна наша и все полки. На минуту остановила река Буг. Надобно было переходить ее, и вмиг сумы с патронами каждым привязаны были сзади к шее. Неприятель стоял на другой стороне реки, устроенный в две линии: третья в колоннах составляла резерв. Он ожидал нас, целою третью превышая нас числом воинов. Он в это время из резерва двигал часть войск к правому своему флангу и делал прямой угол, направляя таким образом силы против нашей конницы, которая показалась вдали, и уже неслась к нему во фланг. Поляки открыли со всей своей линии сильной огонь из пушек, и готовились к отчаянной битве. — С Богом! вперед! скомандовали у нас, и вся колонна наша во всем платье быстро двинулась в воду. Минуты чрез четыре пехота наша была уже на противоположной стороне, перешед реку вброд3 которая в самом мелком месте была глубиною выше полутора аршина.
Шибко устроившись, вся наша пехота без выстрела ринулась на неприятельский фронт, и ударила в штыки, а конница вихрем понеслась в его фланги. Сильным беглым огнем неприятель [39] осыпал наших. Картечь, гранаты, ядра, пули сеялись на нас. Наконец мы добрались до фронта, и закипела штыковая распашная русская молодецкая работа. Не прошло часа, как первая неприятельская линия пала; в то же время вторую линию смешала наша конница и рубила беспощадно на смерть. А между тем неприятельский резерв отступал поколонно беговым маршем. Конница наша, оставив вторую линию в добычу пехоте, понеслась за отступающими, и более двадцати верст преследуя отчаянно защищавшихся и в возможном порядке отступавших, поражала, и всех истребила.
Неприятельский корпус состоял из пятнадцати тысяч человек, под командою генерала Красинского. С ним был и Сираковский, разбитый при Крупчицах. Красинский и товарищ его спаслись, а от всего корпуса едва ли пятьсот человек укрылось от всеобщего поражения.
Поляки дрались храбро, стойко, отчаянно, и потому убитых и раненых у них было множество; в плен взято одних здоровых до семи тысяч человек. Пушки, знамена, штандарты и весь обоз достался победителям. Урон наш был выше тысячи человек, выбывших из строя.
Излишним считаю повторять, что Александр Васильевич был повсюду, и лично всем распоряжал, точно так же как при Крупчицах. Окончив поражение двух линий, он взял бывшую в резерве остальную конницу и все пушки конных [40] полков. Приказавши быстро следовать за собою егерскому корпусу, он шибко полетел к нашей коннице, которая преследовала неприятельские резервы, и смел их с лица земли.
Так кончилось это знаменитое сражение! — В две битвы, в течение пятидесяти четырех часов, уничтожить, истребить дочиста два корпуса, в которых было более тридцати тысяч человек отборного польского войска, и потрясти оплот Калантаевских республиканцев, мог лишь один великий Суворов! и с каким числом русского войска! При Крупчицах было едва ли двенадцать тысяч человек, а при Брест-Литовске гораздо менее десяти тысяч. — Век Екатерины Великой был век чудес и славы!...
Дней чрез пять, после этой славной битвы П. С. Потемкин сочинил песню, и представляя се Александру Васильевичу, докладывал, что солдаты жадничают ее петь. Александр Васильевич, просмотревши песню, сказал: «Хорошо, помилуй Бог, хорошо, пусть поют. Они стоят того, Павел Сергеевич! они богатыри! они победители!»…
Вот эта песня, но не полная. Понадеявшись на свою память, я не записал ее, потому что она долго была у всех на языке первою песнею. Теперь, сколько мог припомнить, написал хоть для того, чтобы порадовать свое сердце стариною, и воспоминанием обновить славные дела давно протекших лет, славные для России и полумировой Царицы.
Песня на победы в Польше, 1794 года
[41]
Тучи грозны засинели,
Ветр с полудня засвистел;
Вихри бурны заревели, —
Громовых ждать ярких стрел.
Польша, зря тучи, трепещет;
Буря всех сердца страшит;
То не буря громы мещет, —
Сам Суворов туг летит.
От Немирова до Бреста,
Как на крыльях пролетал;
Нет ни ночи, нет ни места,
Где б он с войском отдыхал.
Лишь достиг, везде карает,
Лишь увидел, победил.
Дивин, Кобрин он срывает,
В Бресте всех их истребил.
Крупчиц громом будет в Польше,
Сираковский там разбит, —
Войск отборных имел больше,
Друга Костюшку он ищет.
Он за крепкими местами,
Батареи окопал;
За болотом пред лесами
Неприступным стан считал.
Но Суворов где предводит,
Что там может удержать?
Под картечьми переходит,
Велел вдруг атаковать!
Загатить ручей, болото,
Жарко было молодцам;
Но лишь тронулась пехота,
Тут потеха удальцам.
Зашумели, загремели.
Ура крикнув, множат страх;
Конны в крыльях полетели,
Пеши идут на штыках;
[42]
Все врубились, все вломились,
Били дерзких поляков
Кучи тел их навалили. —
Ночь спасла тогда врагов.
Тут-то конница врубилась,
И все пушки побрала, —
Богатырством отличилась,
Вечну славу обрела.
Воспоем теперь, ребята .
Тех героев имена,
Кто нас вел на супостата,
Кем победа нам дана.
Тут Буксгевден храбро строем,
На штыках, пехоту смял;
Там Исленьев славный воин!
Твердо Шевич истреблял.
Поливанов, сквозь картечи
Врубясь, кровь свою он льет;
Там Исаев сел на плечи, —
Гонит, колит, в плен берет.
Полководцы все блистали;
Офицеры молодцы!
И солдаты не устали
Плесть лавровые венцы.
Простирайся ж громка слава!
II Суворов наш греми:
Пусть падет тобой Варшава,
И Костюшку ты возьми!
— P.S. С помощью моих старинных сослуживцев г-д генерал-майора А.Д. Зайцева и надворного советника В.И. Воронкова, эта песня вполне написана. — А.Д. 3. Рассказывал мне: когда Павел Сергеевич Потемкин представил се к Александру Васильевичу, дивный взял перо и написал следующие стихи:
Строй Потемкин весь предводит:
Храбр, везде поспел!
В нем Суворов сам находит
Молодца похвальных дел!
NB. За сею статьею должны бы следовать. Расположение войск при Брест-Литовске и Поход к местечку Кобылке, помещенные в III книге, на стр. 285 и 298.
Примечания
1. Поляки называли русских: Москоле неоцчесане, неокршесане. Значение этих слов просто: москвитяне, неотесанные, необделанные. Они никак не хотели называть нас русскими. Взамен этого русские служивые прозвали поляков: ляхами безмозглыми, — полячками — полячишками беспутными, бритоголовыми. Часто случалось слышать от прелестных полек тем офицерам, которые по образованию своему нравились этим госпожам, следующие слова: Запевне пан офицер есть поляк? (Вы г-н офицер верно поляк) — Нет. — Конечне курляндчик? (Конечно ж Курляндец?) — Нет. — Так пршинаймный малороссиаюнчик? То една кровь. Ну, так по крайней -мере малороссиянин? Мы одной крови.) Нет, я русский. — Со словом — русский, в глазах красавиц исчезали все достоинства офицеров. Даже маленькие дети чуждались. Слово Москаль означало тогда у них грубого, необразованного дикаря.
2. В последствии времени до 1827 года, ни один из главнокомандующих, ни один из генералов, не имел от солдат равной любви и безотчетной преданности к себе, как Александр Васильевич. Даже воевода русских сил Михаил Иларионович Кутузов не достиг того. М. Л. был надежда русских в бедственный и вместе славный для нас 1812 год; солдаты чтили и любили Кутузова, как спасителя России, но не в той мере как Александра Васильевича. Говорю это из опыта, по совести. Говорю, потому что знаю.
3. При каждой колонне было по нескольку человек из конницы, которые при переходе чрез реку помогали малорослым, давая им свои сеновязки-веревки, за которые по нескольку пехотинцев держась, переходили реку.
|
