IV. Приезд Суворова в Италию 1799 года
[106] Вспомогательная австрийцам русская армия, под временным начальством генерала от инфантерии Розенберга, отступила в Италию, и, собравшись при городе Вероне, остановилась лагерем. С часу на час ожидали прибытия из Бены непобедимого русского полководца Суворова.
Это было, кажется, в исходе марта, или в самом начале апреля.
Вдруг разнеслась весть: Суворов едет! и в русских войсках раздался гул веселый, радостный; все ожило, засуетилось; солдаты хватались за ружья, становились во фронт, расходились, собирались в кружки. У всех сердце играло радостью и жилки трепетали; всяк рассказывал о нем анекдоты во время былых турецких и польских войн.
Так длилось несколько часов.
Вдруг по шоссе пронеслись вершники в город, и в миг стены его покрылись народом. Тьма людей лезла из городских ворот; все бежали на встречу непобедимого.
И вот явилась на дороге коляска, похожая на русскую кибитку; ее окружили и почти на руках понесли в город, оглашая воздух кликами: Да здравствует русской император! Да здравствует Суворов!
Суворов остановился у приготовленного для него дома, в котором наперед все зеркала были завешаны; выскочивши из повозки, он откланялся, и шибко пошел по мраморной лестнице вверх. [107]
Когда фельдмаршал скрылся, в мгновение приемная зала и комнаты наполнились русскими и австрийскими генералами, городскими чиновниками, духовенством и знатными вельможами.
Чрез несколько минут из смежной комнаты вышел Суворов в мундире, поклонился всем, подошел к католическому архиепископу, и, наклонившись, принял благословение. Выслушавши речь его и речь представителя города, он твердым голосом сказал: «Милосердый мой Государь, Павел Петрович, император большой русской земли, и австрийский император Франц II-й, прислали меня с своими войсками выгнать из Италии безбожных, сумасбродных, ветреных французов; восстановить у вас и во Франции тишину; поддержать колеблющиеся троны государей и веру христианскую; защитить нравы и искоренить нечестивых. Прошу вас, Ваше Высокопреосвященство! молитесь Господу Богу за царей государей, за нас и за все христолюбивое воинство. А вы (сказал он. обращаясь к чиновникам города и знатным людям), будьте верны и Богу и государевым законам; душою помогайте нам!» Сказавши это, Суворов немного помедлил, и уклонив голову в виде поклона, вышел в свою комнату.
Все утихло, и мало-помалу многие вышли из комнаты; остались одни русские генералы и несколько австрийцев. Чрез несколько минут дверь комнаты отворилась, и Суворов быстро вышел. Остановившись, он поклонился, и, зажмурив глаза, сказал: Ваше высокопревосходительство, Андрей Григорьевич! познакомьте ж меня с гг. генералами!» [108]
Розенберг представлял всех, называя каждого чин и фамилию. Батюшка наш Александр Васильевич навытяжку стоял с закрытыми глазами, и кого не знал, открывши глаза, говорил с поклоном: «Помилуй Бог! Не слыхал! Познакомимся!» Которых фамилия была известна, видимо принимал лучше, припоминал им былое, воинскую славу прошлых времен. Наконец, когда последние, младшие, начали представляться, Розенберг говорил: генерал-майор Меллер Закомельский! — «А! помню!» сказал Суворов. «Не Иван ли?» — Точно так, Ваше сиятельство. — Суворов открыл глаза, ласково поклонился, и сказал: «Послужим, побьем французов! Нам честь и слава!» — генерал-майор Милорадович! продолжал Розенберг. «А! а! Это Миша! Михайло!» — Я, Ваше сиятельство!» — «Я знал вас вот таким ( сказал Суворов, показывая рукою на аршин от пола) и едал у вашего батюшки Андрея пироги. О! да какие были сладкие. Как теперь помню. Помню и вас, Михайло Андреевич! Вы хорошо тогда ездили верхом на палочке! О! да как же вы тогда рубили деревянною саблею! Поцелуемся, Михайло Андреевич! Ты будешь герой! Ура!...» — Все мое усилие употреблю оправдать доверенность вашего сиятельства, сказал сквозь слезы Милорадович. — генерал-майор князь Багратион! проговорил Розенберг. Тут отец наш Александр Васильевич встрепенулся, открыл глаза, вытянулся и спросил: «Князь Петр? Эго ты Петр? Помнишь ли ты… под Очаковым!.. С Турками!... В Польше!.. [109] И с распростертыми руками подвинулся к Багратиону, обнял его и. поцеловавши в глаза, в лоб, в уста, сказал: «Господь Бог с тобою, Князь Петр!... Помнишь ли? А?..». — Нельзя не помнить, ваше сиятельство! — отвечал Багратион со слезами на глазах, нельзя не помнить того счастливого времени, в которое служил под командою вашею. — «Помнишь ли походы?» — Не забыл и не забуду, ваше сиятельство!
Тут Александр Васильевич повернулся, и широкими шагами стал ходить. Потом остановился, вытянулся и, зажмурив глаза, начал говорить: «Субординация! Экзерциция! Военный шаг — аршин; в захождении — полтора; голова хвоста не ждет; внезапно, как снег на голову; пуля бьет в полчеловека; стреляй редко, да метко; штыком коли крепко; трое наскочат: одного заколи, другого застрели, а третьему карачун! Пуля дура, штык молодец! Пуля обмишулится, а штык не обмишулится! Береги пулю на три дни, а иногда на целую кампанию. Мы пришли бить безбожных, ветреных, сумасбродных французишков; они воюют колоннами, и мы их будем бить колоннами Жителей не обижай! Просящего пощади, помилуй!» Тут, как бы уставши, Суворов склонил голову, наморщил брови и, казалось, углубился в себя. Мускулы лица показывали быстрое движение мысли, лоб покрылся морщинами, руки опустились, и лицо покрылось румянцем.
Чрез несколько секунд он встрепенулся, приподнялся на носки, живо повернулся к Андрею [110] Григорьевичу, и сказал: «Ваше высокопревосходительство! пожалуйте мне два полчка пехоты и два полчка козачков!» — В воле вашего сиятельства все войско; которых прикажете? — отвечал Розенберг. Быстро взглянул на него батюшка-Суворов, и закрыл глаза.
Розенберг ни с самим Суворовым, ни под его командою никогда не служил, и потому не понимал его слов. Светлейший повторил: «Помилуй Бог! надо два полчка пехоты и два полчка козачков». Сказавши это замолчал. А затем спрашивал: «А далеко ли французы? Кто у них командует? Хорошо ли кормят солдат наших? Есть ли у нас боевые запасы? Востры ли штыки? Здоровы ли русские?» и пр. и пр. Розенберг отвечал, как мог; но, казалось, не по-суворовски. Александр Васильевич часто переменялся в лице; наконец отвернулся, шибко сделал несколько шагов по комнате, стал, и начал говорить: «Намека, догадка, лживка, лукавка, краткомолвка, краснословка, немогузнайка! От немогузнайки много, много беды!» Уклонивши голову в виде поклона, ушел в свою комнату.
Казалось, что Андрей Григорьевич не понимал этого выговора, прямо к нему относящегося, и не думал о назначении четырех полков, требуемых фельдмаршалом.
На другой день рано утром все генералы собрались к фельдмаршалу, который объехал уже весь лагерь. Войска при обратном только пути, узнавши своего начальника, окружили его, кто в [111] чем попал, и проводили с радостным кликом: ура! наш батюшка Александр Васильевич!
По возвращении, фельдмаршал вошел в залу, по своему раскланялся генералам, и между прочим опять напомнил Розенбергу о полках тем же хоном, и получил от него прежний ответ. Тогда князь П.И. Багратион, увидевши, что Розенберг, незнакомый с Суворовским лаконизмом, не понимает воли фельдмаршала, вышел вперед и сказал: Мой полк готов, Ваше сиятельство!1 — Фельдмаршал живо обернулся к нему, и сказал: «Так ты понял меня, Князь Петр? Понял!... Иди! приготовь, и приготовься!»
Багратион тотчас вышел из квартиры, и тут же встретил Ломоносова и Дендригина, командиров сводных гренадерских баталионов. Объявивши им волю графа, спросил: желают ли они под его командою быть первыми в деле? — С радостью, с душевною радостью, торопились они приготовиться, между тем как князь П.И. послал за знакомыми ему двух казачьих полков полковыми командирами. Не прошло часа времени и слишком две тысячи храбрых русских воинов стояло в готовности к походу
Все готово, Ваше сиятельство! сказал вошедши Багратион фельдмаршалу. «Спасибо, Князь Петр! Спасибо! Ступай вперед!» сказал фельдмаршал. [112] Принимая от Багратиона строевую записку, обнял его, благословил, и сказал: «Господь с тобою, Князь Петр! Помни: голова хвоста не ждет; внезапно, как снег на голову!» Князь Петр Иванович понял, что должно идти быстро, без отдыхов, и ожидать либо самого фельдмаршала, или особого приказания от него.
Часу в десятом утра Князь П.И. двинулся с отрядом. Летели, а не шли. Песни северных воинов разливались по окрестностям. Радость неизъяснимая, безотчетная, гостила у каждого в душе. Сердца старых служак трепетали от непостижимого блаженства. Казалось, что великий Суворов влил в состав каждого воина жизнь новую, светлую, непобедимую. Не чувствовали, как под ногами промелькнуло верст сорок без отдыха; во всю дорогу встречало отряд воинов и провожало множество италианского народа, всякого состояния, пешком, в колясках, в фаэтонах, на таратайках. Приветствовали, рассматривали, удивлялись и кричали друг другу: русские! русские! — Многие вмешивались в ряды солдат, здоровались, жали руки, подчивали вином, хлебом, табаком; а устававших везли. — О!... это было торжественное шествие спасителей Италии!...
Примечания
1. Полк 6-й егерский. — Князь П.И. говорил, что он этою выходкою навлек на себя неудовольствия гг. генералов и Розенберга. Последний говорил: «Экая проклятая выскочка!»
|
