IX. Поход из Италии в Швейцарию в 1799 году.
Войска русские, оставляя Италию, были уже в г. Александрии. Непобедимый никогда и никем в течении многолетней своей жизни в боях с врагами, но побежденный теперь коварством австрийского министра двулички немца Тугута, — дивный и единственный в мире полководец, отец русских воинов, Александр Васильевич Суворов, повел своих богатырей в Швейцарию, на поражение врагов веры и царств... Он разделил свои войска на два корпуса: первый, при котором и сам был, — был под начальством Виллиама Христофоровича Дерфельдена, боевого генерала; — второй корпус (наш) под наименовальною властию генерала [183] А. Г. Розенберга — старшим по нем был генерал-лейтенант М. Ф. Ребиндер..
Корпус наш выступил из Александрии 2-го сентября еще до свету, и шел чрез город Валенцу, — м. Новаро, на с. Везере; здесь мы соединились с корпусом Вилима Христофоровича, и продолжали идти на Леккио и Таверно. — Помнится мне, что было так; но я не помню расстояния переходов, а они были слишком затруднительны по горам, притом от 60 до 70 верст в сутки и более. — Это было для нас не диво; но вот было так удивление: отсталых на пути не было; все шло быстро; а кто и уставал, того облегчали товарищи: — снимая с него амуницию, несли на себе.
Дивные были русские ратники!!
Вся наша артиллерия, весь полковой обоз и все повозки г-д генералов, штаб и обер-офицеров, отправлены были из Александрии и Новаро, чрез Милан, к стороне Дуная; у нас, кроме вьюков, никакой тягости уже не было. Многие из г-д офицеров не имели вьюков и верховых лошадей; имели скатанную шинель чрез плечо, и узелок с насущным хлебом, — и это было в первый раз, как существует русская армия.
На втором переходе от Александрии, стали виднеться нам исполины, Альпийские горы; в дали — в синеве рисовались они, как громоносные тучи; чем ближе подходили мы к ним, тем яснее нам они обозначались; а на третьем переходе мы [184] в них врезались. Горная дорога чем далее, тем более становилась затруднительною, и наконец обратилась почти в широкую тропу: близ м. Белинсоны, горы пред нами стали кругом во всем своем величии. Это была громадная непрерываемая цепь гор, хребет которых уходил в небеса. Нам падало на ум, что, переходя их, мы должны будем биться с врагом сильным, знакомым с местностями, терпеть голод, и переносить все трудности пути по горным козьим тропам, сносить холод и чичер; переходить в брод быстротоки и реки, лезть на скалы, горы по местам, не видавшим на себе ноги швейцара охотника, и спускаться вниз кубарем иди на родимых салазках, и тогда же бить сильного врага, вязнуть в грязи или в снегу, и быть под дождем, ливнем, сеянцем... Так эти горы нам предсказывали, — и правду сказать, сердце-вещун не обмануло нас1. Но русскому ли былого времени, воину страшиться было видимой опасности? Нет: ведь с нами был отец наш Александр Васильевич! Он нас вел.
Ратники Царя Белого, вступая в предгорья Альп, шли однако же невесело: одна беспредельная преданность к Царю-Государю; одна невыразимая любовь к отцу Александру Васильевичу, — были душою, и вели нас в пути. Сильно негодовали [185] мы на австрийское правительство; разговоры всех вообще воинов, были отлично невыгодны для австрийцев; высоко, невыразимо высоко презирали их наши войска; — и анекдоты, — о былых временах, рассказы о неблагодарности к России цесарцев сыпались во фронте русских воинов.
Чем далее шли мы от Александрии к Швейцарии, тем более климат изменялся: делался суровее, пасмурнее, холоднее; слишком часто мочил нас, и крепко мочил, дождичек, с пронзительным холодным ветром. С переменою климата и жители проходимых нами мест изменялись; города, местечки и селения, постройкою были хуже италианских, — но люди в движениях своих были проворнее италианцев, крупнее ростом, и благообразнее в лице, — так мне казалось; казалось мне и то, что они были видом своим похожи несколько на нас, на славян. Бедны они были, очень недостаточно жили; — причиною тому война, несколько лет продолжавшаяся; так тогда говорили об этом наши г-да офицеры.
Не доходя м. Белинсоны, верст за 8 или за 10, армия наша остановилась при м. Таверно; и тут мы простояли дня четыре (подлинно не упомню). — Войска ожидали мулов, под своз ружейных патронов, провианта и всех необходимых тягостей. по ожидание было напрасно; Австрийские власти доставляли малое число. Коварство министра Тугута тут достигло до точки, за которою не было уже ему возможности сделать более вреда войскам Царя русского; оно было явная измена к [186] пагубе русских войск2. В крайности этой, [187] Александр Васильевич приказал спешить донских казаков, и лошадей их употребить под вьюки.
При Таверно, мы видели отца Александра Васильевича; он был два раза в корпусе нашем, — говорил в кругу ратников по старому, по прежнему. Бывши раз в полку нашем, он говорил (я помню несколько его слова): «Вот там» (указывая в северную сторону, на горы), «безбожники французы; — их мы будем бить по-русски... — Горы велики, — есть пропасти; есть водотоки, а мы их перейдем — перелетим: мы русские!! Бог нами водит. — Лезши на горы, одни стрелки стреляй по головам врага; — стреляй редко, да метко! а прочие шибко лезь в россыпь. — Взлезли: бей — коли — гони — не давай отдыху! — Просящим пощада; — грех напрасно убивать. — Везде фронт! — Помилуй Бог! мы русские, — Богу молимся: Он нам и помощник; — царю служим: он на нас и надеется, — и нас любит, — и нас наградит он словом ласковым, чудо-богатыри! чада Павловы! — Кого из нас убьют: Царство Небесное! Церковь Бога молит. — Останемся живы: нам честь, нам Слава, — Слава, — Слава!!» И ответ ратников в громком крике, с чистою душевною преданностью, был: «рады стараться!! веди нас, отец наш!... Веди, веди! идем! — ура!!!».
Старики-ратники заметили, что Александр Васильевич был занят крепкою думою; даже изменился в лице. — «Что с ним, — с отцом нашим сталось?? — Уж здоров ли он? — О, спаси [188] его, Господи, и помилуй нас! — Куда мы без него годны? — Или впереди нас много французов? И он, отец наш, думает, что мы не управимся с ними?? Да, подавай нам сотню тысяч синекафтанных безбожников, — всех с помощию Божиею укладем рядышком, — или сами все до одного лоском ляжем, за матушку Святую Русь, за батюшку царя, и за отца Александра Васильевича, — Так ли братцы?» говорили старики молодой удали. — «Так! воистину так!» отвечала вся молодость, — и этот дух, — это жаркое желание, сделать угодное Александру Васильевичу, были разлиты во всех полках армии нашей. — Говорю истину. — Ратники были готовы душою, не только сине-кафтанников, но и бело-кафтанников, (если бы с последними довелось), поколотить на славу. Тут любовь ратников, любовь душевная к Александру Васильевичу, возросла до небес; — о, как мы его любили, — теперь его даже боготворили!
В кругу г-д офицеров был разговор другого рода; многие из них, пообразованнее, угадывали вернее; они говорили: Александр Васильевич до невозможности оскорблен Унтер-Куфтом (Гоф-Кригз-Ратом); он замучен интригами немцев; и теперь вместо того, чтобы нам идти вперед и бить французов, — стоим по пустому; и все это от Тугута. — Это имя, в войсках наших носилось, как небесная кара-чума; оно было известно не только г-м офицерам, но и простым ратникам. — Люди, на поприще жизни стощие выше всех, подобны маслу на воде — видны; [189] и дела их, как голое шило в мешке, — как ни прячь его, а оно все таки выйдет наружу; и нет удивления, если многие из простых ратников знали о коварных проделках Тугута.
10-го сентября, корпус наш выступил в поход; корпус же Вилиама Христофоровича остался на месте. Здесь присоединился к нам с полком имени своего (Апшеронским), Михаил Андреевич Милорадович, полный военного духа генерал, знаменитый в боях. Он стал в авангард с полком своим и несколькими егерями Кашкина полка; мы шли 10-е, 11 и 12-е число, то по узеньким тропинкам лезши на высочайшие горы, то спускаясь в пропасти; — часто не видали тропинок; часто переходили вброд глубокие быстротоки, выше колен в воде, — а два раза и по пояс ее было. Одна гора выше всех и длиннее измучила нас до устали душевной. — Во все эти дни, дождь ливмя лил на нас; ночи были темные, холодные и с сильным северным ветром; переходы были нескончаемые; с ранней зари до глубоких сумерек шли мы ускоренно, и на пути горном многие из ратников оскользнувшись, неслись вниз кубарем, и погибали; многие вьюки с лошадьми погибли в пропастях. — Наконец мы пришли 12-го числа, еще засветло в м. Тавечь. Тут, казалось нам, — мы попали на дорогу, и горы несколько раздвинулись. — В ранцах у нас оставалось на пищу сухарей дня на три, и не более как, со всею умеренностью, могло стать дня на четыре. [190]
Лишь стали на ночлег, так и получили приказание быть готовыми к бою с французами, которые были от нас уже недалеко; рады были все ратники порядком, на славу поколотить г-д безбожников, — тем более рады были, что не участвовали в победоносных сражениях в Италии, исключая преследования в Генуэзских горах разбитой при Новии армии Моро; ратники, забыв усталь, жадничали сорвать сердце свое в предстоящем деле.
Наш Федор Васильевич Харламов, (произведенный за отличие в генерал-майоры, с званием батальонного шефа лейб-гвардии Измайловского полка), выбрал из полка нашего 170 человек, ему хорошо знакомых; вывел вперед линии корпуса шагов за 300, и расположился с ними на ночлег, распорядясь к наступающему сражению; поговорил с ратниками о делах военных в былое время, приказал покрепче попривязать ремнями штыки к ружьям, дал наставление о завтрашнем сражении, и в заключение всего — велел помолиться Господу Богу. О! как он усердно молился Творцу-создателю миров!
Ночь темная, бурная и холодная прошла; с рассветом дождичек прекратился, и корпус наш двинулся вперед; конные казаки понеслись; за ними пошли быстро Милорадович и Харламов; полк наш, Егерский полк Кашкина, и полк Мансурова, шли вслед за авангардом; полк Ферча, составляя арриергард, прикрывал вьюки; так шли мы между гор, чрез перевалы холмов — верст [191] около 6-ти. — «Вдруг слышна стала, впереди нас ружейная перепалка; сильно закипела она. Тогда авангард взял путь налево, полк Мансурова направо, а мы прямо, и все шло ускоренным шагом.— Сражение у передовых развивалось сильно; неприятель был сбит с места, выгнан из землянок, (это был его стан), и шибко преследован. Тут мы встретили озеро, и по окраине его с трудом пробирались по топким местам; а сражение по обеим сторонам от нас горело жарко; — наконец, слава Богу, и мы добрались до врага лицом к лицу: он стоял на возвышении, имея впереди себя густую цепь стрелков, расположенную за большими каменьями: Федор Васильевич Харламов, с охотниками и с частичкою егерей, понесся как сокол вперед, и вступил в дело, полк Ребиндера и полк Кашкина, двинулись быстро за нами. Тогда началось жестокое сражение: неприятель, пользуясь знакомым ему горным местоположением, упорно защищал каждый шаг земли, осыпал нас из ружей пулями и из пушек картечью. Но, удар за ударом нашими в штыки выбивал его из-за каменьев, и опрокидывал. Федор Васильевич Харламов не давал ему ни минуты времени устроиться; — шибко и долго его преследовали; наконец враг, поражаемый по всей своей линии, целым уже корпусом нашим, усиленно сражаясь, стал шибко отступать, и наконец побежал опрометью; войска наши преследовали его, били и клали штыками на упокой. — Шибко он спустился в долину к с. Урзерну, и [192] мы остановились на превысокой горе3. Тут нам видно стало, что внизу гор, около Урзерна французов было множество, и они стали в нас стрелять из пушек. — В самой скорости присоединились к полку Ребиндера и егерям Милорадович и Мансуров, — и тогда же устроились в порядок: впереди боевой линии стал батальон егерей Кашкина под началом майора Сабанеева4 и наши охотники. Стало уже вечереть; горы задымились, и туман закрыл долину, на которой был расположен неприятель. В это время явился к Максиму Владимировичу Ребиндеру, бригад-майор Зайцов5, посланный им для обозрения неприятельской [193] позиции. Он донес, что пред с. Урзерном, неприятель стоит в сильных колоннах, устроившись к бою. Ребиндер отдал приказание спускаться с гор, со всевозможною тишиною, а спустившись, строиться в мгновение. Сабанеев, с егерями и охотниками, двинулся вперед, а за ним и вся линия войск. Быстро снеслись мы с этой ужасно-высокой и крутой горы, — кто как мог: ползли, лезли, катились. По окраине ее тихо мы устроились, так что неприятель, по густоте тумана нас и не заметил, по приказу сделали в неприятельские колонны залп из ружей, с криком ура, кинулись на них со штыками, — и добравшись, приняли врага по-русски; он встретил нас стойко, бодро; но натиском целого корпуса в штыки был смят и опрокинут. Потешилось сердце русского ратника, — порядком употчевали друзей, — и погнали, шибко бежал он от нас, и только в горах нашел свое спасение. У него отбили 4 или 5 пушек (не упомню) и нашли в селении магазейны с мукою, из которой делили каждому ратнику по трое пригоршней. — Благодарение и слава Господу Богу! победа была наша. Стало темно, смеркалось. Потеря у неприятеля должна быть очень велика поколотыми на смерть, и тяжко [194] ранеными — штыками. Были ли пленные, — не знаю, — не видал.
Потеря и у нас в корпусе была довольно велика; сказывали, (помнится), убитых и тяжко раненых до полутораста человек, в одном нашем полку (большею частью из охотников) было убитых более десяти, да раненых до тридцати, и все они пали от картечь и пуль; раненых штыками не было ни одного. К великому сожалению нашему мы лишились храбрейшего чудо богатыря, русского витязя Федора Васильевича Харламова. Он с охотниками гнал без отдыха, и бил врага, несмотря на две полученные им раны, — На горской черкесской своей лошади он летал подобно горному орлу, и с передовыми ратниками-охочими выбивал из-за каменьев французов. Третья рана картечью в плечо повергла его на землю, и с этим вместе и лошадь его была убита. Пал наш витязь! — Ратники, бывшие близ него, оставив преследовать врага, окружили бесстрашного богатыря. «Дети!» говорил он им — «ступайте вперед; а при мне останьтесь два человека; с Богом ступай, ступай! коли, гони, бей врага. — Слышьте, дети! служите Богу и Царю верно; помните, что вы русские! молитесь Богу... Я уже не слуга царский; кланяйтесь от меня всем — долго я служил с вами; не поминайте меня злом».
Так кончилось у нас 13-го сентября. Корпус Дерфельдена был от нас в левой стороне, и в недалеком расстоянии, и мы имели весть, [195] что отец наш Александр Васильевич был жив и здоров, и там этого же дня знатно были поколочены французы6. [196]
14-го числа, чем свет, корпус наш двинулся к Чортову мосту; часть егерей-охотников [197] полка Кашкина. и баталион полка Ребиндера; под начальством полковника В. И. Свищова, пошли налево от нас в горы, чрез реку Русс. Генерал-майор Мансуров, с полком имени своего и с охотниками полка Ребиндера, пошел прямо по дороге в горы к каменному в горе пролому, называемому Урзерн-лох. Остальные войска шли вслед за ним. Пред входом в эту пещеру французские передовые войска встретили нас, и закипело сражение. По усильном натиске наших, французы были опрокинуты и гнаты по этому темному пути до выхода к Чортову мосту, с которого встретили нас (и своих) из пушек картечью, а с гор из ружей пулями; и покуда мы управлялись с неприятелем, прикрывавшим мост, отправляя его на вечный упокой, стоявшие за мостом разламывали его. В это время явился во фланге врага полковник Свищов, с своим отрядом, и спускался с гор в тыл ему. Заметив это, французы побросали свои пушки с предмостья в реку, текущую в глубине междугорья и начали отступать шибко. Наши кинулись к мосту, — но он был разрушен почти вовсе; оставалось на нем насколько перекладин. Тогда бывшие впереди, — несмотря на то, что очень легко было при переходе по узким этим бревнам, потеряв равновесие, упасть, слететь в реку, в глубокой глубине междугорья быстро текущую, — стали переходить; а сзади их бывшие, по сильному своему желанию добраться до друзей и поколотить их порядком, — кинулись к реке, пытались [198] перейти ее в брод. Между тем полковник Свищов, с своим батальоном и охотниками егерями спустились с высоких хребтов гор, и начали делать проводы бегущему врагу. Тут присоединились к отряду Свищова все те, которые кое-как перебрались по Чортову мосту, и все вместе гнали и били неприятеля без всякой уже пощады; в это время с левой стороны с полугорья явился на наш путь молодой граф Каменский (Николай Михайлович7) с полком имени своего (Архангелогородским, помнится). — Он, как старший, принял всех нас под свою власть, и не давая неприятелю ни минуты времени, гнал, выбивая его из ущелий, до местечка Вазен. Здесь неприятель стал твердо, решился защищаться; граф облетев свои войска, словом своим влил в душу ратников новую силу, и неприятель был выгнан из местечка, и преследован довольно далеко, — до моста, чрез реку лежащего, который французы [199] успели разломать под прикрытием своих пушек; они били из них и в нас, наступавших на мост, и в своих, которые оставались еще по сю сторону моста, дравшись с нами. — Перейти реку нам не было возможности, по глубине и быстрому ее течению. Здесь мы и остановились, а неприятель ушел от нас в горы. — Старики ратники в похвалу графа Николая Михайловича говорили: «ай да граф! так и летает, так и лезет с нами вперед; молодец! похож на своего батюшку Михаила Федотьевича; только тот был горячий человек, а этот — человек доброй души, и солдат горячо любит».
Между тем как передовые били и гнали безбожников, Чортов мост австрийскими пионерами, при корпусах бывшими, с помощью наших самородных мастеров из строевых ратников (так было слышно), был вскорости устроен8 и Александр Васильевич с корпусами войск перешел по нему и прибыл к нам. Время пришло к вечеру, и тогда же начали мастеровые устраивать этот мост. Мы тут ночевали. — Так кончилось 14-е сентября.
Ночью на 15-е число, мост чрез реку был построен. Первый перешел чрез него М. А. Милорадович с авангардом своим. За ним следовал корпус Розенберга, и потом корпус Дерфельдена. [200] В прошлый день и ночью мы не видали отца нашего Александра Васильевича; но слышали — благодарение Богу — он был жив и здоров.
Идучи, чрез час места, мы услышали впереди себя ружейные и пушечные выстрелы, и тогда же охотники целого корпуса понеслись к месту сражения. Остальные войска шли ускоренным шагом. Мы увидали врага в нескольких колоннах [201] под прикрытием двойной цепи своих стрелков. Милорадович и охотники, к нему прибывшие, ускорили шаг вперед, Неприятель встретил нас стойко, и вступил в сражение. Но Милорадович, не любивший перестрелки и немецкой тактики, повел все войска свои в натиск со штыками, и принудил врага отступить под прикрытием густой цепи своих стрелков; с нею хлопот было мало, — она мгновенно была опрокинута и погнана. Местоположение было — почти долина в рамах гор, пресекаемая полугорьями и холмами. Теперь заметно нам стало, что неприятель усилился; на всем пространстве впереди нас явился он в своих отдельных колоннах. Тогда армия, шедшая за нами, по распоряжению Александра Васильевича пошла разными путями, и неприятель был со всех пунктов опрокинут. Возле м. Амштег, неприятель старался разломать мост, чрез реку лежащий; не успевши этого сделать, он зажег его; но скорый натиск Милорадовича с войсками не допустил сгореть ему вовсе; по тлеющим перекладинам и уцелевшим доскам авангард наш перенесся чрез него, и гнал врага до м. Альдорфа; из ущелий, из-за скал, и из-за огромных каменьев мы выбивали врага, — и сильно его преследовали. За нами следовал вблизи Максим Владимирович Ребиндер с полками — имени своего, и егерским Кашкина. — Неприятель, достигши м. Альдорфа, стал в нем твердою ногою, и пользуясь горным местоположением и строениями, вступил в жаркую битву. Но [202] Милорадович сделал натиск, и неприятель не устоял от штыков русских; преследуемый, бежал он к стороне озера Люцерна, где и сел на вооруженные пушками лодки, и отчалил от берега. При м. Альдорфе корпус Дерфельдена пошел вперед. Здесь увидали мы, ратники, — в первый раз во весь горный наш поход, — Александра Григорьевича Розенберга.
Так кончилось 15-е сентября.
В дни 14-й и 15-й сентября, потеря у неприятеля убитыми и тяжко ранеными была велика; и у нас тяжко раненых и убитых было число довольно велико.
В Альдорфе неприятель оставил магазейн с провиантом; и нам ратникам из него дали по трое пригоршней муки, и по малой частичке сухарей; и это было для нас Божиею милостью, потому что в сухарных мешках у нас оставалось сухарей слишком мало, почти ничего; а вьюки наши от нас отстали.
16-го числа корпус наш, состоящий теперь из трех полков пехоты и из двух полков казачьих, рано утром двинулся вперед. Генерал Мансуров с полком имени своего был оставлен для помощи генералу Ферчу, прикрывавшему вьюки с тягостями. В пути нашем мы увидали теперь ясно величину озера Люцерна, по которому враг бежал от нас вчерашний день, на своих лодках; наши г-да офицеры говорили, что [203] неприятель верно для того пустился водою, чтобы, или перерезать нам путь, и отделить нас от корпуса Вилима Христофоровича; или, пропустив нас, отрезать от нас вьюки. — Теперь стала пред нами высочайшая и крутая огромная гора; казалось, — она была выше всех гор, нас окружавших, и мы по тропам, по ней лежавшим, начади двигаться, шли с величайшим усилием. Темные облака, несшиеся по ней с других гор, обдавали нас мокрым холодом; влажность и густота тумана (туч) усиливалась, и наконец мы вовсе измокли, и с нас почти текла вода; путь сделался ужасно скользкий; мы шли в густоте тумана, карабкаясь то по голым камням, то по вязкой глине, с мелкими камушками; обувь наша и ноги страдали тут сильно. Ратники, проклиная эту гору, говорили: «хоть бы показались теперь безбожники, авось перестрелкою разогнали бы эту слякоть, и в бою мы согрелись бы.» Пред вечером мы поднялись на эту мучительницу гору и стали на ночлег. Вслед за нами пришел и наш корпус, и вблизи нас расположился; тут благодать Божия явилась нам явно; дождь и буйный ветер прекратились, на западе и у нас стало светло; внизу нас, и на горах, нас окружавших, на востоке и юге носились темные тучи, слышен был гром; вдали впереди нас были чуть слышны изредка ружейные и пушечные выстрелы; это была схватка корпуса Вилима Христофоровича с французами. — По ущельям гор эхо разливалось, вторя по нескольку раз и выстрелам и грому. — Как [204] чудно все это было для нас! — «Дивны дела Твои, Господи!» сказал один из ратников, отлично образованный, но по несчастию попавшийся в ряды простых ратников.
Но нам было не до красоты местоположения, не до видов прелестных, нам представлявшихся, которыми так восхищаются наши путешественники: у нас здесь и вокруг нас не было ни пня, ни прутика лесу, гора голая; мы измокли до костей; обувь наша у всех почти сделалась никуда не годною, а в особенности у г-д офицеров, — жаль было посмотреть на их сапоги.
«Спереть ружья! Осмотреть патроны! Ввернуть новые кремни! Чинить обувь! — Разводить огни!» — Это говорил громко М. А. Милорадович, проходя по рядам ратников. — И все кинулись исполнять приказание; не прошло и часу времени, как у нас в авангарде запылали костры дров; нашли невдалеке сараи, и их разобрали. Теперь все принялись за работу: кто починял обувь9, кто сушил мундиры и шинели, а иные начали печь лепешки из муки, в Альдорфе нам данной. — Михайло Андреевич подошел к нашему огню, увидев спеченную пригорелую лепешку, взял ее, и начал кушать с величайшим аппетитом. «Бог [205] мой! да это вкуснее пирога! слаще ананаса! Чья лепешка?» — Ему сказали. «Благодарствую! — я пришлю тебе за нее сырку.» — И в самом деле человек его принес маленькой кусочек сыру, и подавая ратнику, сказал: извини, что немного; барин пополам разделил, — больше нет; ведь вьюк наш отстал. Ратник не взял сыру, говоря: ежели так; то помилуй же меня Бог! умру с голоду, а не возьму. — Тогда весь круг наш бросились к сухарным своим мешкам, достали каждой из нас по сухарику, а старик-ратник Огнев достал кусочек сухого бульона, добытого из ранца убитого им французского офицера, и собравши от всякого, кто что давал, завязал в платок и понес к Милорадовичу. — Михайло Андреевич принял все, и сам пришел благодарить нас.
Продовольствие наше становилось затруднительно; маркитантов с нами не было; купить что-нибудь едомое — было не у кого; жителей мы не видали; вьюки наши были далеко, и тянулись по горному пути медленно.
Так кончилось 16-е сентября. Ночь была не слишком холодна, ветер не бушевал; дождя не было. Мы пообчинили свою обувь, пообчинили обувь и у г-д Офицеров, пообсушились, и подкрепившись пищею, порядочно заснули, потому что с 10-го числа время для нас было тяжкое, и мы мало в эти дни спали.
Примечания
1. Тогда в Швейцарии не было еще военных дорог. —Наполеон устроил пути, а теперь (как сказывают) можно ехать и в экипажах.
2. Последствия известны: по распоряжению Гоф-Кригз-Рата, принц Карл с 60-тысячною армиею своею вышел из Швейцарии; Римский-Корсаков, с 20-тысячным корпусом русских, занял его посты на всех пунктах, — и был разбит Массеною 14-го сентября. Это был тот самый день, в который Александр Васильевич Суворов разбил французов при Чертовом мосте. — Если бы Александр Васильевич нашел в Белинсоне мулов, необходимых для подвоза тягостей, которых австрийское правительство обязалось и должно было доставить к 4-му сентября, тогда армия наша была бы 12-го или 13-го числа в Швице, и Массена не мог бы двинуть свои войска на разгромление Корсакова, — по неопровергаемой причине: Александр Васильевич ударил бы его в тыл, и поставил бы между двух огней, — т. е. между собою и Корсаковым; погибель Массены была бы неизбежна. Но расчисления враждебного Тугута были математически точны на пагубу войск русского царя, благодетеля Австрии. — Массена, разбив Римского-Корсакова, обратился на Александра Васильевича, с верною надеждою разбить нас. — Но надежда его не сбылась: — он при Муттентале сам был разбит, как говорится, в пух, — и смертельна побитый, был гнан с места боя больше 10 верст, и едва спасся в г. Швице, унес с собою подарок, полученной полка Ребиндера от унтер-офицера Махотина. — Думать можно, что Массена долго помнил его. Подарок был чисто русский!
О Махотине когда-нибудь напишу несколько строк. — Просьба его к государю императору Павлу Петровичу со слов его написанная, и отправленная им из-за границы, достойна внимания. — Махотин жаловался Его Величеству, что его обидели, — произвели в подпорутчики за отличную храбрость.
3. Долго мы, ратники, не могли понять, отчего французские стрелки, да и почти все франц. войско, без всякого затруднения, ходили и бегали по горам, как дикие козы, не осклизаясь, и мало падая с крутых мест. Уже в дне Мунтентальского сражения мы дознали ту причину. Самая простая вещь им способствовала: они под ступни ног подвязывали ремнями под башмаки-подошвы (вроде сандалий), в которые вбиты и укреплены железные шипы.
4. Сабанеев Иван Васильевич, в последствии времени генерал-лейтенант, и в 814 году, начальник штаба армии бессмертного Барклая-де-Толли, — был с отличными военными талантами, образованный науками. В нем был один недостаток: он был слишком близорук, очень плохо глазами видел.
5. Зайцов Алексей Дмитриевич, по окончании войны 1799 года, — в 1800 году, в чине майора, был безотлучно при особе государя императора Павла Петровича; Его Величество полюбил его за усердную службу, пожаловал ему Командорственный Орден Св. Иоанна Иерусалимского, и определить изволил в креп. Выборг комендантом, (место, всегда занимаемое генералами). — Старец Алексей Дмитриевич и теперь еще здравствует в чине генерал-майора, и живет на покое в небольшом своем имении.
6. Пред самыми сумерками, по нашей просьбе, нам, ратникам, (человекам 70) позволено было (с русским спасибо), перенести с места боя раненого Федора Васильевича Харламова, и дан нам проводник с фонарями. На носилках, на скорую руку сделанных, мы перенесли его в с. Урзерн, в дом тамошнего священника; и тогда же, (это было в мгновение), пришли к Федору Васильевичу г-да генералы М. В. Ребиндер, М. А. Милорадович, Мансуров и Кашкин, и приходили целого корпуса г-да штаб и обер-офицеры; с чистою душою всякий из них сожалел о Федоре Васильевиче, а сколько простых ратников приходило к дому узнать, и хотя издали посмотреть на витязя?... Да, Федора Васильевича любили все и всякий, После сделанной лекарем перевязки, старец забылся. Медик, на мой вопрос, сказал; раны в ногу и в бок пустое, заживут; но рана картечью тяжка, — плечо крепко раздроблено. Часа за 2 до свету, Федор Васильевич очнулся, увидав нас (человек до 30 его любимцев), сказал: «ну, дети! прощайте; вы идете вперед, а я с вами не могу; — жаль! — да делать-то нечего». — И этот твердой душою человек залился слезами. — «Бейте врага Божьего, врага царей», и замолчал; минут чрез несколько опять начал: «эх-ма!... надобно бы передать мой поклон отцу… да не с кем». Он разумел отца Александра Васильевича. — Потом взглянул на всех нас, сказал мне: «да вот ты, мой воскормленник! — Скажи другу Максиму (М. В. Ребиндеру), чтобы он отцу-то нашему (Александру Васильевичу) отдал мой сердечный поклон, слышь-ты сделай это; и вот тебе мое благословение, (он сорвал с своей шеи крест Спасителя, отдал мне, и потом достал свои часы). Вот тебе на вечную память обо мне; будь честен, молись Богу; служи усердно царю и отечеству; — не моги быть трусом!... прощай! — прощайте, детки! Бог с вами». И закрыл глаза. Мы целовали его, кто руки, кто ноги, и с тяжкою грустью, с горькими слезами оставили его, на вечность. При нем остались по назначению М. В. Ребиндера, полковой фельдшер, два старика ратника стародавних его любимцев, и собственный его человек, Потап.
После Мунтентальского сражения, все наши тяжко раненые взяты французами, и Федор Васильевич перевезен в г. Нанси; там он и скончал жизнь свою.
Полковник Василий Иванович Свищов, прощаясь с Федором Васильевичем Харламовым, говорил ему: «тавовонко говорю тебе, брат Федор; а встреча нам мертвого тела в г. Грудке выходит, по приметам нашим, на правду (Об этом прилагаю у сего статейку, под названием: Приметы и сны). — Вот теперь ты тавовонко лег; а я может быть лягу завтра. Да, тавовонко! — Бог знает! — и думается… У меня на сердце плоховато».
И в самом деле предчувствие не обмануло бесстрашного богатыря, в высоком смысле благороднейшего старика В. И. Свищова. 19-то сентября в сражении при с. Мунтентале, он был тяжело ранен картечью в живот; и чрез несколько часов скончался.
Мир праху вашему, русские люди!
Нет уже им подобных. — Святая Русь оскудела ими! — Были, есть и будут отлично храбрые воины, но подобных... нет!
7. Можно надеяться, что граф Арсений Андреевич Закревский доставит русским людям подробное сведение о делах и жизни графа Николая Михайловича Каменского, одного из знаменитых наших генералов.— Граф Арсений Андреевич, по выпуске из корпуса, поступил в Архангелогородский пехотный полк, в котором был шефом граф Н. М.; — был при нем адъютантом с 1806 года, и безотлучно находился по день смерти незабвенного. — И как легко может сделать это доброе дело граф Арсений Андреевич. Вернее и справедливее никто не может дать сведения о делах гр. Каменского 806, 507, 808, 809 и 810 годов, — как он.
8. Была молва в корпусе нашем, — она ничтожная, но в сущности своей означает характер русского человека, являет его высокую способность, дар на все. Когда австрийские пионеры пришли к Чортову мосту для его устройства, начальник их и все они, с величайшим хладнокровием, стали измерять пространство моста, расстояние его до реки,— судили, рядили — и не принимались за дело.—Медленность эта мучила русское войско; оно желало бы душою скорее перейти, и гнать, и бить врага. М. В. Ребиндер приказаниями своими не подвигнул к скорому началу работы и, вышедши из терпения, вызвал из полков знающих плотничество ратников. На его вызов явилось их более сотни. Повыхватав из рук пионер их инструменты, наши принялись за дело: работа закипела; ратники бросились собирать лес, и всякий нес что-нибудь годное из дерева.— Вскорости мост был готов. Пионеры удивляясь быстроте работы наших, говорили: «я, — фертих!— дас ис-гут!»—То-то гут!—вы бы и до вечера гутели, а делу ходу бы не дали! — сказал им полка Мансурова ратник, распоряжавший работою. По докладу М. В. Ребиндера, Александр Васильевич призвал распорядителя, наградил его деньгами, и сказать изволил: «Русский на все пригоден. Помилуй Бог! на все, на все: — и бить врага, — и служить Богу, и царю. — У других этого нет; — а у нас есть все!» Так тогда говорили.
9. По старому обыкновению у всякого ратника были дратва и шило: и всякий из нас обязан был починять свою обувь. Эта заметка для военных нынешнего времени.
|
