V. ПУГАЧЕВЩИНА И ДРУГИЕ ДЕЛА.
Поимка и казнь Пугачева. — Усмирение пугачевщины. — Семейные дела. — Занятие Крыма. — Дела на Кубани и в Кременчуге.
Туртукай, Гирсово и Козлуджи показали в новом блеске воинские дарования Суворова. Все войско русское видело в нем героя. Умея мирить раздоры страстей, Екатерина не показала никакого неудовольствия Румянцеву, за неприязнь его к Суворову, но она и не выдала „своего генерала", как называла Суворова, врагам его. И когда Каменский был так щедро награжден за Козлуджи. Суворов на почтовой тележке скакал в Москву, по повелению Императрицы. Екатерина указала ему на новый подвиг. Доверенность к нему Императрицы была его наградою. Подвиг этот состоял в участии против действий самозванца Емельки Пугачева.
По первому требованию, Суворов явился в Москву. Здесь главнокомандующий Москвы, князь Волконский, вручил ему тайное собственноручное повеление Императрицы. Восхищенный ее доверенностью, Суворов, не медля ни минуты, поскакал к Панину, по болезни еще не выезжавшему из своей деревни. Получив его приказание и полномочие, Суворов пустился по следам Пугачева, через Арзамас, Пензу и Саратов. Путь из Молдавии в Москву и из Москвы на Волгу Суворов совершил в почтовой тележке, несмотря на осеннее время.
Панин, успокоенный приездом своего деятельного помощника, донес Императрице, как усердно исполняет ее повеления Суворов. Императрица спешила благодарить его, и в Саратове получил он другое собственноручное письмо Императрицы. „Видя из письма графа Панина” писала она, ,,что вы приехали к нему так скоро и налегке, что, кроме испытанного усердия вашего к службе, иного экипажа при себе не имеете, и что тотчас отправились вы на поражение врагов, за такую, хвалы достойную, проворную езду весьма вас благодарю. Знаю, что ревность ваша проводником вам служила, и ни малейшего сомнения не полагаю, что, призвав Бога в помощь, предуспеете истребить злодеев славы отечества вашего и общего покоя, судя по природной вашей храбрости и предприимчивости, но, дабы вы скорее нужным экипажем снабдиться могли, посылаю вам 2,000 червонцев”.
В Саратове узнал Суворов, что генерал Михельсон еще раз разбил Пугачева под Царицыным, и что Пугачев бежал за Волгу и скитается, с несколькими сотнями казаков и беглецов, по степям между Япком (Уралом) и Волгою. Известие это могло порадовать его, но должно было воспользоваться обстоятельствами и не дать снова усилиться возмущению. Суворов решился преследовать Пугачева сам, не думая о трудах и опасности. Поспешно явясь в Царицын, он составил легкий отряд и принял над ним начальство, уверенный, что пока, не будет захвачен Пугачев, зло не искоренится.
Поход был трудный, поспешный, при нестерпимых жарах, среди обнаженных степей, без обоза. Через реку Еруслан, Суворов достиг до рек Большого и Малого Узеней, где жили раскольники в скитах. Здесь узнали, что Пугачев уже пойман. Преследуемый со всех сторон, он хотел бежать к киргизам, но товарищи его, надеясь испросить помилование и видя невозможность сопротивления, решились предать его.
В одной из крестьянских изб, в Узенях, задумчиво сидел Пугачев. Оружие лежало подле него на столе. Три казака бросились на него, осилили, несмотря на отчаянную борьбу, связали злодея, и повезли в Уральск. Суворов спешил туда. На пути подвергся он неожиданной опасности. Ночью отряд его сбился с дороги. Завидя вдали разложенный в степи огонь, они отправились туда и наехали на толпу киргизов. Хищники, пользуясь смятениями, грабили на Волге, и возвращались восвояси. Встревоженные появлением русских, киргизы схватились за свои винтовки, выстрелили в отряд, ранили многих, в числе прочих адъютанта Суворова, который ехал рядом с своим генералом, бывшим впереди. Принуждены были оружием рассеять толпу хищников. Они разбежались от первых выстрелов. Суворов не думал преследовать их.
В Уральске комендант Симонов сдал Суворову Пугачева. Приказавши готовиться в обратный путь, он хотел сам проводить злодея. Сделана была железная клетка; ее поставили на двухколесную телегу и в нее посадили Пугачева, скованного кандалами по рукам и по ногам. Три роты солдат, двести казаков и две пушки взял с собой Суворов, и неусыпно надзирал сам во все время пути. В деревни Мостах, на Иргизе, ночью сделался пожар. Опасаясь злоумышлений, Суворов не спал всю ночь и сидел подле клетки Пугачева. В Самаре, после четырехсотверстного перехода по степям, переправились через Волгу, несмотря на бурную погоду, а в Симбирске Суворов представил своего пленника Панину. Под сильным прикрытием повезли Пугачева в Москву, где судили его и казнили 10-го января 1775 года.
Поимкою Пугачева не прекратилось смятение. Вся страна, от Казани до Оренбурга, была разорена, терпела от безначалия, была угрожаема голодом и болезнями. Суворову поручено было усмирение мятежников, равно как успокоение и продовольствие жителей. Ему вверили начальство над 80,000 человек войска, расположенного по Волге. Ум и деятельность Суворова, правосудие, снисхождение к заблудшим долго потом оставались в памяти жителей и заслужили ему признательность народа и благоволение Екатерины, умевшей примирять благосердие с строгостью закона и говорившей, что не всегда наказание должно быть предметом правосудия, но гораздо чаще милосердие к виновному.
В числе знаменитых русских вождей явился и Суворов, вызванный Императрицею, в Москву; ему пожалована была шпага, осыпанная бриллиантами. Так умела оценить заслуги Екатерина. За пять лет перед тем бригадир, в 1775 году он был уже генерал-поручиком и, кроме других наград, кавалером орденов: св.Анны, св.Александра Невского, св.Георгия 2-й степени. Императрица назначила его начальником войск в Петербурге. Суворов просил позволения остаться в Москве по домашним делам и прожил там и в деревнях своих более года.
Посвятив жизнь свою военному званию, уже двадцать лет кочуя на полях битв и забывая о светских обществах, среди солдат, Суворов не думал об управлении имением, а еще менее о семейной жизни, оставаясь холостяком до сорока лет. Странный в обществе, он не мог нравиться женщинам, но престарелый отец его уговорил сына вступить в супружество и в 1775 году Суворов женился на дочери сослуживца своего, князя И.А. Прозоровского, княжне Варваре Ивановне, внуке, по матери, достопамятного фельдмаршала князя М.М.Голицына. На следующий год скончался родитель Суворова, который был тогда в Симбирске. Он приехал в Москву, может быть, думая усладить скорбь и горесть свою в семейной жизни. Но привычка к деятельной жизни, а может-быть и опасение, что если он не будет на военной сцене, то его забудут, заставили Суворова обратиться снова к своей обычной боевой жизни. Если и не было войны, то он желал быть среди своих ратных товарищей.
,,Долг императорской службы", писал Суворов из Москвы, ,,столь обширен, что всякий долг собственности в нем исчезает: присяга, честность и благонравие то с собою приносят. Препроводивши почти год довольно спокойно, при новых движениях войск живо чувствую возросшую к службе привязанность и жаждою об употреблении меня в службу, которой себя посвятил. Нынешний мой пост того в себе не замыкает и я просился на него временно”.
Зимою 1776 года снова началась кочевая жизнь Суворова и он навсегда отказался от мирной и семейной жизни. Когда покоились другие, он не отдыхал. Двенадцать лет, протекших до второй турецкой войны, ознаменованы были разнообразною деятельностью.
Русские войска двинулись на Крымский полуостров в 1776 году под начальством князя Прозоровского. Суворову велено было находиться при нем. Русские вступили в Крым и без битвы рассеяли приверженцев Девлет-Гирея. Хан бежал в Константинополь. Шагин-Гирей был возведен на ханский престол. Суворов охранял Перекоп. Гибельный климат так расстроил его здоровье, что он принужден был ехать в Полтаву, где открылась у него горячка и он был долго болен.
Едва оправился он, как получил повеление, зимою 1777 года, принять начальство над кубанскою линиею. Желая отделить кавказских горцев от Крыма, предположили устроить ряд укреплений по новой русской границе и защитить их войском, под предлогом, что набеги кавказских горцев нарушают спокойствие русских подданных. Суворов осмотрел все места, от Азова до Тамани, и распорядился сооружением небольших редутов между Еникале и Азовом, на каждых семидесяти верстах, с прибавлением между ними малых укреплений. Каждый редут охранялся ротою солдат с двумя пушками. Три тысячи работников высланы были с Дона и работа всю зиму производилась деятельно. Суворов сам был инженером, принужденный между тем отбивать беспрерывные набеги горцев. Нередко отправлялся он с легкими отрядами на встречу хищникам, или, как удалый наездник, пускался в погоню за ними.
Весною 1778 года князь Прозоровский был отозван в Петербург. Суворову поручили войска, стоявшие в Крыму и в низовьях Днепра. Ему предстояло дело затруднительное. Но всего хуже было то, что крымская лихорадка страшно терзала русскую армию, а сверх того надобно было вновь населять Крым. Все эти дела требовали деятельности необыкновенной и утомили Суворова, жестоко страдавшего от крымского климата.
Суворов зимовал в Козлове (Евпатории) и весною 1779 года собрал сильный корпус войска близ Карасу-Базара, под предлогом смотра, дабы продолжить еще по какой-нибудь причине пребывание русских в Крыму. Видя невозможность устранить Крым от владычества русского, султан признал ханом Шагин-Гирея. Он хотел сохранить еще над ним тень власти, приславши ему, как духовный повелитель всех мусульман, почетный кафтан и саблю. Суворов не дозволил присланным одеть хана в султанский кафтан и препоясать саблею. Они принуждены были поднести кафтан и саблю просто, как подарки султанские, а не как почетные знаки достоинства. Летом 1779 года русские войска выступили из Крыма, но сильные отряды русских остались в Керчи, Еникале, Кинбурне, сверх находившихся на Кубани.
В течение нескольких лет, не имея средств сопротивляться, лишенные предводителей, привыкшие к власти русской, крымцы уже не буйствовали. Суворов умел привлекать сердца дружеским обращением, шуткою, подарками; беседовал с мурзами на их языке, весьма хорошо объясняясь по-турецки, и не щадил угощений и подарков. Заслуги его были награждены от Императрицы драгоценною золотою табакеркою с ее портретом, осыпанным бриллиантами. Ему вверено было начальство над войсками, стоявшими в южной Малороссии. Несколько месяцев прожил он в Полтаве. Зимою Императрица приказала ему явиться в Петербург. При первой встрече с Суворовым она сняла с себе бриллиантовую александровскую звезду и вручила ему, прося принять в знак памяти об ее дружбе, как выражалась она. Суворову поручено было новое предприятие, для которого надлежало ему отправиться в Астрахань и принять начальство над войсками по Волге и над каспийским флотом.
Екатерина помышляла о завоеваниях за Кавказом и имела даже далекие виды на Индию. Суворов отправился из Петербурга, прожил лето и осень в Астрахани, собрал подробные сведения о местности и о средствах. Донесения его показали невозможность приступить к дальнейшим действиям, когда надлежало еще оканчивать столь многое более близкое. Зимою получил он начальство над войсками в Казани, с поручением надзирать за устройством областей приволжских, где таились еще следы пугачевщины.
Не видя решения Императрицы по донесениям своим, боясь козней врагов, вредивших ему во всех делах, обращавших в упрек подвиги и службу его в Крыму, опасаясь, чтобы пребывание в Астрахани не было почетным удалением от дел, Суворов грустил и унывал. ,,Сверстники мои поступают в управление генерал-губернаторскими местами”, писал он Потемкину. ,,Велика была бы милость, если бы и мне таковую должность поручили, и если бы она притом и от военной службы не отвлекала: сей службе посвятил я себя и милостию монархини буду ободрен к ежечасному употреблению себя в ней”. Не получая ответа, он видя, что распоряжения каспийским флотом производятся без сношений с ним, Суворов писал: ,,Воззрите милостиво на двухлетнее пребывание здесь меня, оставленного без команды, бесславного и презренного". Ответ Потемкина, полагавшего пребывание его в Астрахани необходимым, успокоил его. Он прожил там до конца 1781 года, когда Императрица повелела ему вести казанскую дивизию войск к устьям Днепра: наступал решительный час покорения Крыма, приготовленный его прежнею деятельностью.
Поручение, которое дано было теперь Суворову, принадлежало к обширной системе действий, задуманной и выработанной Потемкиным, и назначенный для выполнения этого плана, Суворов с тех пор пользовался особенным покровительством Потемкина, прибегал к защите его от всяких преследований и, состоя под начальством Румянцева, обращался при всяких столкновениях с последним к Потемкину. Есть предание, что, почитая Суворова храбрым и искусным генералом, Потемкин долго, однако ж, считал его странным и чудаком, кроме войны ни к чему негодным. Екатерина хотела разуверить Потемкина, призвала к себе однажды Суворова и начала рассуждать с ним о делах государственных. Потемкин слушал, стоя скрытно за ширмами. Восхищенный умом Суворова, Потемкин не вытерпел, выбежал из-за ширм, обнял Суворова и поклялся ему в дружбе.
По занятии Крыма войсками и когда флот русский из Азова, Керчи, Ахтиара и Николаева окружил крымские берега, всякое сопротивление крымцев сделалось невозможным. Но можно было опасаться, что ногайцы, подкрепляемые турками из Анапы, надеясь на пособие кавказских горцев, усиленные беглецами из Крыма и кочующие на привольных степях, воспротивятся распоряжениям русского правительства. За движениями ногайцев должен был наблюдать Суворов, поступать с ними дружелюбно, но быть готовым предупредить враждебные их замыслы.
Укрепив войсками пограничные редуты и крепости, от Тамани до Азова, Суворов назначил, для собрания ногайцев, городок Ейск, на юго-восточном берегу Азовского моря. Туда съехались три тысячи ногайцев. Суворов представил им условия, на которых Шагин-Гирей слагает с себя звание хана и передает русской Императрице владычество над всеми татарскими ордами. В числе ногайцев были Муса-бей, султан Чамбурлукской орды, и Гались-Эффенди, султан орды Гедисанской, оба приверженные России и друзья Суворова. Они умели убедить своих подвластных товарищей не противиться судьбе Божией и воле ханской. Пир на степи заключил переговоры. Суворов успел уговорить ногайцев не только покориться, но даже убедил многих султанов переселиться с кубанской степи на раздольные кочевья за Волгою. Положено было съехаться всем ногайцам в Ейск к 28-му июня—дню вступления на престол Императрицы, выслушать отречение Шагин-Гирея и присягнуть в верности русской царице. В назначенный день степь вокруг Ейска покрылась татарскими телегами. Суворов придал сколько можно более торжественности празднику. Русское войско стояло под ружьем. После обедни в полковой церкви, Суворов с своим штабом явился в круг ногайских предводителей. Торжественно прочитан был манифест Шагин-Гирея, где отрекался он от своего ханства и передавал власть русской Императрице. Все высшие ногайцы присягнули на коране, в верности новой власти и привели к присяге своих подвластных. Многим мурзам пожалованы были чины штаб и обер-офицеров русской службы. Начался пир. Сто волов и восемьсот баранов было сварено и изжарено; при пушечной пальбе и звуках полковой музыки, с которыми сливались восклицания татар, ура русских и заунывные звуки татарских песен и волынок, более шести тысяч ногайцев засели на разостланных коврах. Суворов и русские офицеры и солдаты угощали своих гостей. Забывая заповеди корана, гости дружно осушали бокалы и кружки с вином и пивом. Пир заключили конские скачки. На другой день, в именины Наследника Престола, угощение возобновилось. Ногайцы отправились восвояси, повторяя клятвы верности.
Так совершено было покорение областей черноморских. Крым был переименован Тавридою и подчинен Потемкину. Труды Суворова Императрица наградила орденом св.Владимира первой степени, учрежденного за год перед тем. „Усердная и ревностная служба ваша, доказанная искусством в части, вам порученной”, писала Императрица в рескрипте, ,,особливо радение в делах, вам вверенных, а наипаче исполнение предлежавшего вам, по случаю присоединения кубанских народов к Империи Российской, обращают на вас наше внимание и милость".
Все казалось тихо и покойно в Крыму; но опасения касательно ногайцев оправдались. Среди горских народов явился изувер Ших-Мансур и стал возбуждать их к восстанию, именем бога и Магомета. Отважный наездник, султан Тав, провозгласил ханом ногайским племяннника Шагин-Гирея. Наконец, сам Шагин-Гирей бежал из Крыма и явился среди мятежников.
Но, пируя с ногайцами, Суворов предварительно принял охранительные меры против своих новых друзей. Когда ногайцы поворотили обратно от Дона, их встретило русское войско и рассеяло полчища их, так что более 500 ногайцев легло на месте, остальные ушли за Кубань, оставя русским семейства свои, жен, детей, имущество и стада; более 30,000 лошадей, 40,000 штук рогатого скота и 200,000 овец досталось в добычу русскиим. Султан Тав бросился на Ейск, с 10,000 ногайцев. Три дня осаждал он этот городок, но был отбит и бежал за Кубань.
Суворов верно рассчел, что быстрый удар мгновенно уничтожит волнения. Он решился сам идти за Кубань, назначил сборное место в Копыле, неподалеку от впадения Кубани в Черное море, и собрал там нужное войско с артиллериею и казаками. Отряд этот отправился прямо из Черкаска к устью Лабы, впадающей в Кубань, где, как слышно было, закочевали главные скопища ногайских мятежников. Русские шли более 200 верст, идя по ночам, отдыхая и укрываясь от неприятелей днем. В начале похода явился из Анапы турок, с вопросом анапского паши о том, какие собрались войска на Кубани, и куда они идут? Ему отвечали, что идет небольшая команда на кавказскую линию. Близ селения Аттукайских черкесов высыпали в поле черкесские всадники и хотели вступить в бой. Суворов взъехал на крутой берег и повелительно приказал беку, предводившему всадниками, не стрелять, если он не хочет погибнуть. Черкесы не смели ослушаться этого приказа. Близ впадения Лабы в Кубань, с высокой горы, Суворов завидел признаки обширного кочевья. Здесь соединился с ним казацкий атаман Иловайский, пройдя прямо из Черкаска 500 верст. Кубань, по слиянии с Лабою, разливается почти на две версты в ширину, но весьма мелка. Войско переправилось в брод. Патронные и пороховые ящики солдаты несли на плечах; пушки перекатили по дну реки. Затруднительнее была переправа через болота, находящиеся в шести верстах за Кубанью. Пройдя семь верст далее, захватили ногайский отряд, и рано утром, близ развалин старинной крепости Керлеенчука, напали на кочевья ногайцев. Битва была непродолжительна, но ногайцы, гонимые русскими, дрались в рассыпную. Суворов преследовал бегущих неутомимо. В четырнадцати верстах от места битвы, близ Сараского леса, находилось главное ногайское кочевье. Здесь съехались и союзники ногайцев, темиргойцы и наврузы. Они стали сражаться, но не выдержали огня артиллерии, хотя отчаянно бросались с своими шашками на русских. Преследование неприятеля продолжалось и на другой день. Поражение было ужасное! Более 4,000 ногайцев и черкесов захвачено было в плен; места битвы и все окрестности были покрыты трупами. Ногайцы были рассеяны совершенно; остатки их погибли в бегстве; множество беглецов были перерезаны и полонены черкесами враждебных племен. Когда русские отдыхали после трудного похода и битв, явились многие из ногайцев с покорностью, обещая возвратиться на прежнее кочевье. Отправив войско обратно через Копыл, а Иловайского на Дон, Суворов решился идти прямо на Ейск. Поход был чрезвычайно затруднителен по степям на протяжении около 300 верст. Через речки и болота настилали мостики из камышей и дерна. В продовольствии был такой недостаток, что в последний день перехода припасов вовсе не было.
Страшный урок, данный мятежным ногайцам, был так поучителен, что остальные ногайцы, уцелевшие от побоища, смиренно покорились России. Султан Тав погиб за Кубанью. Его сообщники явились в Ейск. Суворов объявил им прощение и шумное пирование следовало за примирением.
По водворении спокойствия между кубанцами, Суворов жил в крепости св.Дмитрия Ростовского, где находилась главная квартира кубанского корпуса.
Не предвидя войны и желая устроить свое имение, он просил Потемкина о временном отпуске. Потемкин поручил ему владимирскую дивизию. Суворов избрал для пребывания свое поместье, село Ундолы, находящееся недалеко от Владимира, по сибирской дороге. Здесь пробыл он более года. Лет тридцать тому, жители еще показывали аллею, насаженную тогда Суворовым. Живы еще были не так давно старики, рассказывавшие множество подробностей о житье-бытье своего помещика и его постоянных проказах. Одетый в холщевую куртку, он бегал по селу, беседовал с крестьянами, пел и читал в церкви, и сам звонил в колокола. Но жизнь деревенская, когда все начинало готовиться к битве, была не по душе Суворову. Боясь, что его забудут в деревне, он просил о переводе в действующую армию, желая хотя умереть на поле битвы. ,,Смерть на постели — не солдатская смерть!” говаривал он. ,,Еду в свою деревню”, писал он Потемкину, ,,но приятность праздности не долго меня утешить может. Исторгните меня из оной, поданием случая по службе, где могу я окончить с честью мой живот!” Через полгода просьба Суворова была еще убедительнее. ,,Истекающий год прожил я в деревне (писал он из Ундол), в ожидании команды, где бы не получил ее, все равно, хотя бы в Камчатке. Служу больше сорока лет и мне почти шестьдесят лет, но одно мое желание — кончить службу с оружием в руках. Долговременное бытие мое в нижних чинах приобрело мне грубость в поступках, при чистейшем сердце, и удалило от познания светских наружностей. Препроводя мою жизнь в поле, поздно мне к свету привыкать. Наука осенила меня к добродетели, я лгу — как Эпаминонд, бегаю — как Цезарь, постоянен — как Тюренн, праводушен — как Аристид. Не разумея изгибов лести и ласкательств, моим сверстникам часто бываю неугоден, но никогда не изменял я моего слова, даже ни одному из неприятелей. Был счастлив, потому что повелевал счастием. Исторгните из праздности, в роскоши жить не могу...”
В начале 1785 года, Суворова назначили командиром петербургской дивизии. Императрица встретила его милостиво, призывала к себе и советовалась с ним. В сентябре 1786 года он был пожалован в генерал-аншефы. Ему велено было принять начальство над корпусом, расположенным около Кременчуга, на Днепре. В числе приближенных лиц, окружавших Императрицу, во время ее знаменитого путешествия по России, находился и Суворов. Он приехал в Киев с Потемкиным, и шутил среди царедворцев, не боясь угрюмого Румянцева. Король польский Станислав встретил его как старого знакомого. В Кременчуге Екатерина любовалась маневрами войск, предводимых Суворовым. Он сопровождал Императрицу в Херсон. Здесь неожиданно подошел к нему какой-то австрийский офицер, без всяких знаков отличия — то был император Иосиф. Суворов говорил с ним, притворяясь будто вовсе не знает, с кем говорит, и с улыбкой отвечал на вопрос его: ,,3наете ли вы меня?”
— ,,Не смею сказать, что знаю”, и прибавил шепотом: “говорят, будто вы император римский!”
— ,,Я доверчивее вас”, отвечал Иосиф, ,,и верю, что говорю с русским фельдмаршалом, как мне сказали”.
Пока продолжалось путешествие Императрицы по Крыму, Суворов готовил войско, для встречи ее в Блакитной, в семидесяти верстах от Херсона. После маневров здесь, он присоединился к свите ее, и в Полтаве, на прощанье, получил от нее на память драгоценную табакерку, осыпанную бриллиантами. Из Полтавы сопровождал он Потемкина в Кременчуг и польские его деревни, и с важными поручениями поспешил в Херсон. |
