: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

П. Усов

История Суворова

 

VI. ВТОРАЯ ТУРЕЦКАЯ ВОЙНА.

Суворов в 1787 г — Победа при Кинбурне. — Взятие Очакова. Победы при Фокшанах и при Рымнике. — Награды за победы. Взятие Измаила. — Суворов в Петербурге.

 

Через двенадцать лет после Кучук-Кайнарджийского мира, началась вторая турецкая война, далеко затмившая первую, румянцевскую. Звание главнокомандующего принадлежало тогда Потемкину, но героем этой войны был Суворов. В первый раз вполне показал он тогда свой военный гений, утвердил молву о своей непобедимости, развил свою тактику, и стал в ряду первых полководцев своего времени. В 1787 году Суворову совершилось пятьдесят семь лет. Он был уже в летах довольно преклонных, казался хилым, с его седою, прикрытою редкими волосами, головою и морщиноватым лицом, — сгорбленным, при маленьком росте. Но он был крепок, здоров, проворен, неутомим, ловко ездил верхом, легко переносил труды, бессонницу, голод, жажду. Голубые глаза его сверкали умом. Странности его никого не удивляли, потому что уже нечего было прикрывать ими: офицер на двадцать пятом году, бригадир на сороковом, в восемнадцать лет затем перегнал он многих товарищей, был генерал-поручиком с 1774 г., генерал-аншефом с 1786 г. Если оставались еще немногие старше его чинами, то бесспорно первым был он в мнении как Императрицы, так всесильного Потемкина, и, главнее, всего войска, даже народа, видевшего Суворова всюду — в Пруссии, Польше, Крыму, на Волге, Кубани. Непобедимость его и тогда уже сделалась поверьем солдатским и народным. Странности его рассказывали, как диковинку, преувеличивая их, описывая, как он бегает, прыгает, поет петухом, говорит правду всякому, ходит зимою без шубы, ездит перед войском в дедушкиной шинели.
Среди великолепной свиты императорской, Суворов проказничал, как везде, и изумлял чужестранцев своею оригинальностью, умом и начитанностью. Умный Сегюр писал о нем, как о гении — по его достоинствам и о философе — по его странностям; принц де линь, искусник в шутке остроумной, называл его Александром Диогеновичем. Встретившись в Киеве с Ламетом, Суворов остановился, уставил на него глаза и начал поспешно спрашивать: ,,Кто вы? — какого звания? как ваше имя?” Ламет также поспешно отвечал ему: ,,Француз, полковник, Александр Ламет”,—,,Хорошо!” сказал Суворов. Немного оскорбленный допросом, Ламет также быстро переспросил: ,,Кто вы? какого звания? как ваше имя?" После ответов: ,,Русский, генерал, Суворов», Ламет прибавил в свою очередь: ,,Хорошо!" Суворов захохотал, обнял Ламета и сделался другом его.
Завистники разнесли слух, что Суворова, дряхлого и больного, предполагают уволить от службы. При первой прогулке с Императрицею по воде, когда лодка приставала к берегу, Суворов прыгнул на берег. ,,Ах! Александр Васильевич! какой вы молодец!“ сказала ему, смеясь, Екатерина. — ,,Какой молодец, матушка! Ведь говорят, будто я инвалид!”—,,Едва ли тот инвалид, кто делает такие сальтомортале!" возразила Екатерина. — ,,Погоди, матушка, еще не так прыгнем в Турции!” — отвечал ей Суворов. Ему сказали, что Императрица за что-то изъявила на него досаду. Он бросился перед нею и лег у ног ее. ,,Что вы? Что вы, Александр Васильевич?"— спрашивала Екатерина, поднимая его. Суворов вскочил бодро и сказал, смеясь: ,,Вот, врут, будто я упал; видите: сама матушка царица подняла меня!" Эпиграммы его были беспощадны. Когда в Полтаве Императрица, довольная маневрами войск, спросила: ,,Чем мне наградить вас?” — ,,Ничего не надобно, матушка", отвечал Суворов, „давай тем, кто просит, ведь у тебя таких попрошаек много, чай, много?" Императрица настояла. „Если так, матушка, спаси и помилуй: прикажи отдать за квартиру моему хозяину, покою не дает, а заплатить нечем!“— ,,А разве много?" сказала Екатерина. — ,,Много, матушка, три рубля с половиной!" важно произнес Суворов. Деньги были выданы, и Суворов рассказывал “об уплате за него долгов“ Императрицею. ”Промотался!”, говорил он, ,,хорошо, что матушка за меня платит, а то беда бы...”
В августе 1787 года, поспешно прискакал Суворов в Херсон и принял начальство над тридцатитысячным корпусом войск и черноморским флотом. Заслонив войском устье Буга и устроив пловучия батареи перед Херсоном и Глубокою, Суворов избрал местом своего пребывания Кинбурн, потому что отсюда мог наблюдать все действия неприятеля. Первое известие о начале военных действий, и о скором приходе турецкого флота, получено было из Очакова. Августа 19-го турецкие корабли напали на стоявшие у Кинбурна фрегат и бот; они успели отбиться и уйти. Тогда явился флот турецкий, состоявший из 18-ти линейных кораблей и фрегатов и 38-ми мелких судов. Он расположился в Очакове и закрыл вход в лиман Днепровский. Русскому флоту велено было выступить из Севастополя. ,,Хотя бы всем погибнуть, но только покажите неустрашимость вашу, нападите и истребите неприятеля” писал Потемкин. К несчастью, жестокая буря рассеяла русский флот и повредила корабли, так что начальник флота, граф Войнович, с трудом возвратился в Севастополь: один русский корабль был занесен в Цареградский пролив и достался туркам.
Положение Суворова было затруднительно. Ободренные успехом, турки решились употребить все силы против Кинбурна.
Корабли турецкие приблизились к Кинбурну и стали бомбардировать его. Им удачно отвечали. Один корабль турецкий взлетел на воздух, другие отошли поврежденными. Тогда турки решились взять Кинбурн приступом. Сентября 30-го бомбардировка началась снова с кораблей и еще сильнее возобновилась октября 1-го.
Турецкие корабли подошли к крепости и открыли страшную пальбу. Мужественно стояла русская пехота, но тщетны были ее усилия. Генерал, предводивший ею, был ранен и вынесен за фронт. Турки принялись за сабли и кинжалы, и с диким воплем гнали русских, когда сам Суворов бросился вперед, крича: ,,Ребята! за мной!" Ядром оторвало морду у его лошади. Он упал. Турки кинулись к нему. Русские солдаты бросились защищать его, с криком: ,,Братцы! спасайте генерала!” Мушкетер Новиков поверг штыком турка, уже занесшего саблю на Суворова. Турки были сбиты вторично, но они воротились еще раз, и третье нападение их было страшнее двух прежних. Все окружавшие Суворова были убиты или ранены. Пуля пробила ему левую руку, он принужден был удалиться за крепость, истекая кровью. При нем находились только ординарец и казачий урядник. Суворов велел наскоро обмыть рану свою морскою водою и завязать, потом перевернул он рубашку, надел ее сухим рукавом на рану, и говоря: ,,Помогло, помилуй Бог, помогло!" поспешил снова в битву. Она представляла беспорядочное смешение. Бой был рукопашный. Русские перемешались с турками, так что с крепости невозможно было стрелять, и хотя выстрелами успели взорвать две турецкие лодки, но, казалось, дело было проиграно. Многолюдство, наконец, должно было одолеть храбрость. Турки теснили, гнали русских — но счастье не забыло своего любимца: десять эскадронов конницы уже приблизились к Кинбурну и немедленно были введены в дело. Ужасное поражение следовало за их ударом. Турок гнали, били, топили в море, несмотря на отчаянную оборону. Едва 700 человек спаслось из 6,000, вышедших на Кинбурнскую косу. Лучшая половина очаковского гарнизона погибла в этой высадке. Из 600 взятых в плен турок умерло от ран 500. Трупов дервишей насчитали до пятидесяти. Паша, предводивший турками, был убит. Русских убито до 200 и ранено до 800. В десять часов вечера кончилось сражение, и когда только вопли раненых и утопавших турок оглашали воздух, Суворов, чувствуя совершенное изнеможение сил, отправился в крепость. Едва перевязали вновь ему рану, как он упал без чувств, но, услышав тревогу при нападении запорожцев, последовавшем уже ночью, на ботах, забыл свою рану и явился на валу. Нападение отбили несколькими пушечными выстрелами. Весь следующий день хоронили убитых. Трупы неприятелей бросали в море. Октября 3-го русское войско выстроилось по Кинбурнской косе, и „Тебе, Бога, хвалим!” было воспето, при громе пушек с крепости.
Сколько несчастны могли быть следствия утраты Кинбурна, потому что тогда подвергался гибели Херсон, и туркам открыт был свободный путь в Крым, столько же важны оказались последствия победы. Флот турецкий немедленно удалился в Царьград. Повергая в уныние турок, победа ободрила русских. ,,Не нахожу слов благодарить тебя, сердечный друг!” писал Суворову Потемкин, ,,да восстановит Бог твое здоровье для общих трудов!" Октября 17-го праздновали победу Суворова в Петербурге. ,,Старик поставил нас на колени; жаль только, что его ранили", говорила Екатерина, и собственноручным письмом изъявила Суворову благодарность. ,,В первый раз по начале войны”, писала она, ,,благодарили мы Бога за победу и одоление над врагом, и читали в церкви деяния ревности, усердия и храбрости вашей. Объявите всем наше усердие и благодарность. Молим Бога, да исцелит раны ваши и восставит вас к новым успехамъ”. Подвиг Суворова был награжден орденом св.Андрея Первозванного. ,,Вы заслужили его верою и верностью”, писала Екатерина. ,,Умножив услуги свои, вы подтвердили мнение России о ваших достоинствах, и ваше бдение и неустрашимость доставили нам победу", прибавил к тому Потемкин. Солдатская песня прославила подвиг Суворова, и вся армия русская пела:

Наша Кинбурнская коса
Вскрыла первы чудеса!

Суворов был в восхищении от писем Императрицы и, по этому случаю, так писал к Потемкину: „Такого писания, какое получил я, никогда и ни у кого от высочайшего престола я не видывал. Судите мое простонравие — ключ таинств души моей в руках ваших!”—,,У нас была драка посильнее той, когда вы друг друга за уши дерете", писал Суворов дочери, бывшей тогда в Смольном монастыре. ,,И так мы танцовали: в боку картеча, на руке от пули дырочка, да подо мною лошади оторвало мордочку! То-то была комедия — насилу через восемь часов с театра отпустили. Я только что возвратился — проездил 500 верст верхом. А как у нас весело: на море поют лебеди, утки и кулики, на полях жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, да осетры — пропасть! Прости, мой друг, Наташа! Знаешь ли, что матушка Императрица пожаловала мне андреевскую ленту за Веру и Верность?"
В 1788 году война с Турциею усилилась и велась в огромных размерах. Суворов снова действовал под главным начальством князя Потемкина, который с 40,000 войска два месяца шел к Очакову, только 20-го июля обложил его, и еще прошел месяц, пока началась осада. Суворов призван был под Очаков; ему поручено было от Потемкина левое крыло войска, осаждавшего крепость. Лагерь его примыкал к морскому берегу. В бездействии ожидало русское войско приказов главнокомандующего и не могло дождаться их. Суворов еще весною представил Потемкину план свой, состоявший в том, что, после страха, наведенного на турок истреблением флота, всего легче взять Очаков поспешною осадою и решительным приступом. Когда началась медленная осада Очакова, Суворов заговорил громко и смело: ,,Не так бивали мы поляков, не так бивали и турок; тем крепости не возьмешь, что станешь стоять перед нею; послушались бы меня, и давно бы Очаков был наш: штурм всего лучше и дешевле станет!" Нетерпение Суворова умножалось: он предвидел пагубные следствия медленности, и решился, подвергаясь гневу Потемкина, показать ему что должно было делать.
Турки сделали сильную вылазку на прибрежные укрепления, где был Суворов. Удар в штыки заставил их бежать. Гренадеры, разгоряченные преследованием неприятеля, достигли крепостного ретраншамента. Из крепости явились на помощь своим. Суворов должен был подкрепить гренадеров. Битва завязалась упорная. Турки выходили тысячами. Суворов усиливал подкрепления, наконец сам бросился в огонь, ведя несколько полков. Тревога распространилась в крепости и по всему лагерю. Турки уступали — победа одушевляла русских. Легко можно было ворваться в Очаков. Суворов послал просить Потемкина двинуться на крепость со всех сторон. Принц де линь прибежал к Потемкину и умолял его о том. Минута была решительная. Потемкин, вне себя от гнева, плакал с досады, Может быть, и без него решилось бы дело, и Очаков пал бы, ибо ретраншамент был уже в руках русских, но, к несчастью, Суворова жестоко ранили; пуля, прошла сквозь шею и остановилась в затылке. Он чувствовал, что рана была опасна, захватил ее рукою и поскакал в свою палатку, сдав команду генерал-поручику Бибикову. Не зная, что делать и не видя подкрепления, Бибиков смешался и поспешно велел отступать. Турки ободрились, ударили на отступавших, и обратили их в бегство. Несколько сот человек русских погибло под саблями янычар. В известиях из армии, упомянуто было об этом деле, как о небольшой ошибке, и сказано, что русские потеряли убитыми 3 офицеров, 150 рядовых, да ранено было 6 офицеров, 204 рядовых, а генерал-аншеф Суворов ранен легко в шею. Но рана была не легкая. Когда вырезали пулю, Суворов лишился чувств; обморок следовал за обмороком, рана воспалялась, он едва дышал, призвал священника, исповедался и готовился к смерти. Лошадь, бывшая под ним, пала мертвая от ран, как только расседлали ее. Жестокая горячка терзала Суворова. К страданию телесному прибавилась скорбь душевная. Потемкин не хотел его видеть, но написал ему письмо, и жестоко упрекал его за бесполезную погибель солдат и за своевольничество. ,,Солдаты такая драгоценность, что ими нельзя бесполезно жертвовать”, писал Потемкин. ,,Ни за что ни про что погублено столько драгоценного народа, что весь Очаков того не стоит! Странно, что при мне мои подчиненные распоряжаются движениями войск, даже не уведомляя меня!"
Письмо было писано в таком волнении, что едва можно было разобрать его. Потемкин не слушал оправданий и уверений, что Суворов старался воспользоваться счастливым случаем. Опасно больной, Суворов отправился в Кинбурн. Там операцию ему сделали снова. Сон укрепил силы старика. От огорчения, он занемог желтухою. Боялись, что шея у него искривится, но, наблюдая строгую диету, Суворов начинал чувствовать себя лучше, когда одно новое несчастное событие едва не погубило его. Он лежал в своей комнате, в небольшом деревянном доме, как вдруг услышал треск: с ужасным громом бомба упала в его комнату сквозь потолок и лопнула, изломавши кровать, где лежал он, и повредив стену. Едва успел выскочить Суворов в сени, как был осыпан обломками и изранен ими; кровь хлынула у него изо рта. Ясный день превратился в ночь. С трудом мог добраться Суворов до лагеря за крепостью: там только узнал, что взорвало артиллерийскую мастерскую, где начиняли бомбы и гранаты. Под Очаковом думали, что весь Очаков взлетел на воздух. Заживавшая рана раскрылась. ,,Благодарю вас за участие, приемлемое в случае здешнего несчастного трясения”, писал Суворов в Петербург, ,,но, слава Богу, большого вреда не было: знаки на лице, да удар в грудь, в колено и в локоть; писать не могу". И, среди этих страданий Суворова, разгневанный Потемкин не переставал Суворова терзать, то за ничтожную ошибку какого-то офицера, то за то, что Суворов потребовал к себе племянника и удержал его при себе. Потемкин причел в вину Суворову все прежние донесения и советы, переданные в письмах к нему и к другим, и не хотел даже верить, что он жестоко ранен.
Неудовольствия не прекращались, и Суворов решился объясниться с Потемкиным. Больной, еле двигаясь, явился он в ставку его, безмолвно слушал его упреки, видел, что оправдаться невозможно, вымаливать же помилования он не хотел, да и не было основания к тому: оставалось просить об увольнении.
На решительное письмо, Потемкин, как некогда Румянцев, отвечал увольнением. Кажется, это быстрое решение испугало Суворова. Грустно помышлял он, что должен оставить поле битв и чахнуть в деревне, когда думал, что судьба поведет его к победам, к славной смерти, которой он так жаждал. Суворов смирился и написал Потемкину другое письмо. Потемкин был неумолим. Он хотел доказать, что если гнев его постиг кого либо, то для такого опального нет службы нигде. Все заслуги Суворова были мгновенно забыты. Суворов оставил армию, прожил еще несколько времени в Херсоне, вероятно, ожидая милости, но ничего не мог дождаться и уехал в Кременчуг.
Казалось, поприще Суворова навсегда кончилось. Немилость Потемкина продолжалась. Прежде, когда угрожал Суворову гнев Веймарна, или Румянцева, была надежда, что его не выдадут. Кто теперь мог заступиться? Возвысить голос к престолу, к матушке-Императрице, он не смел, и как возвысить его, когда Потемкин стал тогда на высочайшую степень почестей, власти и могущества? После четырехмесячного медления, которое выводило из терпения все войско, Потемкин решился на приступ, да и надобно было на что-нибудь решиться: наступила жестокая зима, оставшаяся в памяти народной, под именем очаковской; русские гибли, и декабря 6-го в Николин день, Очаков пал перед штыками раздраженных воинов, пока Потемкин молился на главной батарее, восклицая: ,,Господи помилуй!'' Взятие Очакова не только загладило все ошибки Потемкина, его медленность и нерешительность но никакая славная победа не могла быть награждена так, как наградили Потемкина за взятие крепости, которую столь легко мог бы покорить Суворов, если бы ему не помешали. Потемкин победителем ехал в Петербург, отдыхать после своих подвигов. В темные зимние ночи для него освещали дорогу кострами. По городам встречали его генерал-губернаторы. Толпы народа кричали ему ура! Едва приехал он в столицу, как Екатерина сама посетила его и приветствовала с победою. Похвальная грамота, медаль на память потомству, фельдмаршальский жезл, осыпанный бриллиантами, орден св. Александра Невского, прикрепленный к бриллианту, в 100,000 рублей ценою, шпага с бриллиантами, сто тысяч рублей на достройку Таврического дворца, были его наградами по приезде в Петербург. Георгий первой степени прислан был ему под Очаковым. Едва он потребовал смены Румянцева, воля его исполнилась. Обе армии на следующий год поступили под начальство Потемкина. Чей голос смел тогда возвыситься против него?
Только любовь родительская могла утешить Суворова. Милая ему дочь, его обожаемая Суворочка, перешла в тот год в старший возраст Смольного монастыря. Среди кровавых битв и ужасов смерти, Суворов писал к ней шутливые письма. ,,Ты меня так утешила письмом, что я плакал. Кто тебя такому красному слогу учит? Боюсь — меня перещеголяешь! Ай! Суворочка! Сколько у нас салата, жаворонков, стерлядей, воробьев, цветов! Волны бьют в берега, как из пушек, и слышно, как в Очакове собаки лают и петухи поют. Посмотрел бы я на тебя в белом платьице! При свидании, не забудь рассказать мне историю о великих мужах древности. Голубушка Суворочка! Целую тебя! Рад говорить с тобой о героях — научи им последовать. А какой по ночам в Очакове вой: собаки поют волками, коровы охают, волки блеют, козы ревут! Я сплю на косе — она далеко в море ушла. Гуляю по ней и слушаю, как турки говорят на своих лодках, и вижу, как они курят трубки. А лодки у них такие большие—иная с ваш Смольный, паруса с версту, и на иной лодке их больше солдатиков, чем у вас в Смольном мух, и желтенькие, и синенькие, и красненькие, и серенькие и зелененькие, да и ружья-то у них величиною с ту комнату, в которой ты спишь с сестрами!"
Страдая от ран и душевной скорби, добрый отец все еще шутил с своею Суворочкою. ,,Мы были с турками в рекреатуаре. Ай, да ох! как подчивались— бросались свинцовым горохом, железными кеглями, с твою голову величиною. Такие у нас были длинные булавки, да ножницы кривые и прямые — рука не попадайся, тотчас отхватят, да и голову отрежут! Кончилось иллюминацией и фейерверком, и с пира турки ушли — ой! далеко — Богу по-своему молиться! Только — больше ничего нет, да и то заврались мы с тобой! Прости, душа моя!”
Живя в деревне, совершенно неожиданно Суворов вдруг увидел удивительную перемену в письменных отношениях Потемкина. Требуя только безусловной покорности, Потемкин готов был примириться, и забыть прежнее. Императрица звала Суворова в Петербург. Он поскакал зимою, на почтовых, и упал в ноги матушке-Императрице, предварительно написавши Потемкину: ,,Скромность, притворность, благонравие, своенравие, твердость, упрямство равновластны—что изволите разуметь? Общий порок человечества? На него пятая заповедь (чти отца твоего и матерь твою). По естеству, или случаю, один способен к первой роли, другой ко второй, не в своей оба испортят, хотя обоим воинские законы руководство и счастье от их правил. Кто у вас отнимает, светлейший князь? Вы великий человек, вы начальник начальников, вы вечны, вы кратки, вам себя поручаю!” Ум Екатерины примирил все затруднения. Надобно было наградить Суворова за безвинное терпение; нельзя было дать ему награды за Очаков; придумали еще награду за Кинбурн: бриллиантовое перо на каску, с изображением буквы К. (Кинбурн). Но лучшею наградою ему были неограниченная доверенность Потемкина и немедленное отправление в армию, где возложили на него главную обязанность. Суворов был вполне в своей сфере.
В начале июля услышали о движении турецких сил; 40,000 оттоманский корпус передвинулся через Дунай и шел на австрийцев, бывших под начальством принца Кобургского. Принц послал к Суворову просить помощи. Суворов немедленно выступил. Принц Кобургский, не успев получить извещения о выступлении Суворова, начал уже беспокоиться, когда вдруг, к своему удивлению, узнал, что русские уже пришли. В полторы суток Суворов прошел восемьдесят верст по самой невозможной дороге! Принц Кобургский сейчас же захотел увидеться с другом своим. Суворов отдыхал в это время в солдатской палатке, не велел сказывать, что он пришел с войском, и объявить напротив, что он остался назади. Принц Кобургский приезжал три раза; ему повторяли одно: ,,Суворова нет!" Рано утром Суворов ударил сбор, и без объяснений прислал приказ: выступить немедленно. Он сказал принцу Кобургскому, что надобно идти на неприятеля, стоявшего в 80 верстах, под Фокшанами, и не слушал возражений его о малочисленности войск. Принц решил повиноваться. Поспешно отправились с места, скрывая соединение русских с принцем Кобургским. В виду турок, союзники построились в боевой порядок: налево — русские, направо — австрийцы. Войска Суворова блистательно отразили несколько атак турецкой конницы, и затем союзники подступили на версту к позиции турок, вблизи Фокшан, сначала открыли артиллерийский огонь, а затем бросились в атаку. Турки бежали. Затем один за другим были взяты два монастыря под Фокшанами, в которых засели янычары. Весь бой под Фокшанами продолжался десять часов, и кончился полной победой союзников.
Суворов и принц Кобургский обнялись на поле битвы, выигранной летучею быстротою Суворова. Потеря людей была ничтожна. Спрашивали у Суворова: почему не хотел он видеться с принцем Кобургским по приходе в Аджуд ,,Нельзя было”, отвечал Суворов, ,,он умный, он храбрый, да он тактик, а у меня был план не тактический. Мы заспорили бы, и он загонял бы меня, дипломатически, тактически, энигматически, а неприятель решил бы спор тем, что разбил бы нас! Вместо того—ура! с нами Бог! и спорить было некогда!”
Император австрийский наградил принца Кобургского крестом Марии-Терезии. Суворов получил от него табакерку с бриллиантовым вензелем. Из Петербурга ничего не было прислано. Фокшанская битва оживила на время войну, но после нее обе армии, русская и австрийская, опять бездействовали. На Суворова обращалось общее внимание. От него ждали вестей, и он не замедлил исполнением ожиданий. Сентября 11-го произошла памятная в военной истории битва, имя которой соединилось в потомстве с именем Суворова, битва на реке Рымник.
С огромными турецкими силами явился тогдашний турецкий визирь, который удивлялся рассказам и не верил, что русскими предводил Суворов. ,,Суворов убит в Кинбурне”, говорил он. Но его уверили в истине, что Суворов жив, и что он страшный топал-паша (хромой паша, так называли тогда турки Суворова, потому что он наколол нечаянно ногу и хромал). Слыша о малочисленном корпусе Суворова, визир хотел отмстить за Фокшаны, уничтожением русских и австрийцев. Суворов между тем сделал самые превосходные военные распоряжения. Принц Кобургский известил Суворова, что вся армия визиря, числом около 100,000 человек, шла на него. ,,Спасите нас!” писал принц Кобургский. Суворов отвечал одним словом на лоскутке бумаги: ,,Иду!” В полночь выступил он. К досаде его, гроза и дождь, от чего развело большие грязи и разрушило мост на Серете, затруднили переход. Несмотря на то, принц Кобургский изумился быстрому приходу Суворова, выбежал на встречу ему, и называл его спасителем своим.
Переход Суворова был совершен так тихо и быстро, нападение было сделано так внезапно, что когда услышанная вдали канонада распространила тревогу в турецком лагере, никто не верил, что топал-паша русский (хромой паша) был тут и осмелился сразиться. Визирь спокойно пил кофе. Чашка выпала у него из рук при известии — „Суворов здесь и уже сражается!" Немедленно велел он идти на помощь авангарду. Шпион, известивший его, что за два дня русские стояли спокойно в Пучини, был повешен, как изменник, хотя несчастный говорил правду, которую превратила в ложь предусмотрительность и необычайная быстрота Суворова.
Помощь, отправленная визирем к авангарду, состоявшая из 5,000 человек, под начальством Османа-паши, бывшего под Фокшанами, прискакала на место битвы поздно. Захваченные врасплох, турки выслали отряд из лагеря, но он был сбит, смят, и, не боясь пальбы турок, Суворов устремился на высоты. Турки бежали! Самая великолепная победа была последствием этого сражения!
Визирь, в отчаянии, бежал за реку, во многих местах загруженную трупами людей, лошадьми, пушками, обозом. Картечные выстрелы и конница довершили поражение. Вечерело, когда союзники вступили в лагерь, бывший на левом берегу Рымника. Принц Кобургский явился к Суворову, со своими генералами и офицерами, и не знал, как благодарить его. На другой день, рано утром, завладели визирским лагерем, взяли даже шатер его, богато вышитый золотом. Турки бежали к Браилову и, не останавливаясь, переправлялись за Дунай. Визирь не перенес позора поражения: он умер в какой-то румелийской деревне, терзаемый горестью. Число погибших турок полагали более 10,000; весь обоз, 100 знамен, 80 пушек и мортир достались победителям, сверх богатой добычи и запасов. В числе пушек много было австрийских, отбитых у них прежде турками.
При дележе этих пушек, произошел спор: австрийцы требовали обратно своих пушек, ими отданных туркам, но не ими взятых от турок. ,,Отдайте им”, сказал Суворов, ,,ведь они свое берут. Мы еще себе достанем, а им где взять?” Урон союзников был ничтожный. Так совершилась знаменитая победа, которую австрийцы назвали битвою под Мартинешти, а русские рымникскою. Она произвела всеобщий восторг в Австрии и России. Император спешил наградить победителей. Суворов возведен был в графы римской империи; принц Кобургский пожалован был фельдмаршалом. Екатерина наградила ,,своего генерала“ по-царски: орден св. Георгия 1-й степени, графское достоинство, с названием Рымникского, бриллиантовые знаки андреевского ордена, и золотые шпаги, ему и принцу Кобургскому, осыпанные бриллиантами, с надписью: Победителю визиря, свидетельствовали о признательности Императрицы. ,,Всегда и у всякого равно приобрели бы вы победы и награды", писал Суворову Потемкин, ,,но не всякий с таким удовольствием, как я, препроводил бы вам награду. Уверься, граф Александр Васильевич, что я добрый человек и буду таким”.
Суворов писал к дочери: ,,Графиня двух империй! — И у меня горячка в мозгу, да и кто выдержит? Слышала ли ты, сестрица, душа моя: еще какой получил я рескрипт, на полулисте, как будто Александру Македонскому; знаки св.Андрея тысяч в пятьдесят, да выше всего, голубочка, первый класс св.Георгия! Вот каково награждается твой папенька за доброе сердце! Чуть было, право, от радости не умер!” Восхищенный принц де линь писал Суворову: ,,Любезный брат Александр Филиппович, зять Карла XII, племянник Баярда, потомок де-Блуаза и Монтлюка! Ты заставил меня плакать от радости и удивления! Надеюсь вместе с тобою проливать кровь неверных — хочу быть твоим подражателем! Удостой меня немногою дружбою, в замен моего жаркого к тебе почтения!"—,,Дядюшка! потомок Юлия Цезаря, внук Александра Македонского, правнук Иисуса Навина", отвечал ему Суворов, ,,уважение, почтение, дружба мои к тебе неизменны; я хочу тебе подражать. Мы так зальем кровью неверных поля, что на них ничто уже не вырастет. Сила решит, а счастие пособит. Мы поразим толпы врагов, как стенобитное орудие поражает крепости, и я обниму тебя в тех вратах, где пал последний Палеолог, и скажу: видишь — я сдержал слово: победа или смерть! И гром славы нашей наполнит вселенную, вельможа с чистым сердцем Иосифа, Сюлли, осторожный Улисс!"
Но эти изумительные подвиги пока не имели еще серьезных последствий. Потемкин вел переговоры о мире с Гассаном, возведенным в сан великого визиря, и, мечтая прежде о завоеваниях Царьграда, с досадою видел, что турки спорят об утверждении за Россиею даже тех земель, которыми она уже несколько лет обладала! Не таких следствий ожидал, да не так хотел и поступать Суворов. ,,Для чего не идем мы к Царьграду, когда флот наш в то же время осадил бы султанскую столицу с моря?” говорил он другу своему, Дерфельдену. ,,Надобно пользоваться победою — вперед, вперед! Время всего дороже. Отвечаю за успех, если меры будут наступательные. Для чего меры оборонительные?... Чего еще ждать визиря и стоять на месте, бить тупым концом, когда можем колоть острым”. Слова Суворова не были хвастовством: он доказывал их на деле; но не в его воле было исполнить то, что казалось ему так легко для исполнения...
Наконец, опять начались военные действия. Июля 10-го, Суворов был уже в Килиенах, и простоял здесь две недели; двинулся до Гинешти, и стоял месяц; в два дня перешел 70 верст до Низопени, и снова месяц бездействовал. Наконец, велено было сражаться. В три дня пролетел Суворов 126 верст, до Афумача, близ Бухареста, увиделся с другом своим, принцем Кобургским, расположил план битвы... еще несколько часов и битва огласила бы берега Дуная. Но вместо того принц Кубургский получил известие о мире Австрии с Турциею и приказ о немедленном очищении Валахии. Потемкин ужаснулся, видя, что Суворов останется с малым корпусом против визиря, и спешил возвратить его. ,,Австрийцы кончили, мой милостивый друг!" писал он, ,,только что курьер приедет к вам, вы в свое место".— ,,Если и не кончили еще австрийцы”, писал он вторично, ,,идите обратно. Для чего драться и терять людей за землю, которую уже решено отдать?”
Потемкин думал угрозами взять Измаил, но Измаил был крепость трудная. Грозные стены его защищал сорокатысячный гарнизон, под начальством сераскира, поклявшегося умереть, но не сдаться.
Потемкин, 25-го ноября, послал приказ Суворову взять Измаил. Ответ Суворова состоял в следующих словах: ,,Получа повеление вашей светлости, отправился я к Измаилу. Боже! дай помощь свою!“ Надобно знать, что в то время Измаил был одною из самых сильных крепостей, известных в Европе, превосходно защищенною искусством и природою. К тому же гарнизон этой крепости состоял из целой армии, под начальством самых искусных и храбрых начальников. И Суворов решился на великий подвиг взять Измаил, хотя у него было только 28,000 войска, унылого, ослабленного недостатками, на половину состоявшего из казаков. Время было ужасное: грязь и холод отнимали средства действовать.
После первого ответа Потемкину, посланного из Галаца, Суворов сел на казацкую лошадь, и на другой день, с отрядом казаков, был уже под Измаилом (2-го декабря). ,,К Измаилу я прибыл”, написал он Потемкину. Войска уже отступали от крепости. Суворов приказал воротиться. Двусмысленное повеление Потемкина растолковал он посвоему: „Воля отступать и не отступать, следовательно, отступать не приказано. Без особого повеления вашего безвременно отступить было бы постыдно”, писал он Потемкину, от 3-го декабря.
Суворов приступил к делу. Одно волшебное имя его уже переродило всех. На военном совете, те самые люди, которые приходили в отчаяние за два дня, положили единодушно: ,,штурмовать Измаил — блокада бесполезна; спрашивать повелений не нужно; отступать предосудительно". Платов, казацкий начальник, еще очень молодой человек, прославившийся в войну 1812 г., как младший, первый подписал решение совета и первый подал голос: штурмовать! ,,Хорошо, помилуй Бог, хорошо!" вскрикнул Суворов, обнимая его, ,,сегодня молиться, завтра учиться, после завтра — победа или смерть!" вскричал он, когда утверждено было общее решение. К сераскиру послали декабря 2-го требование о сдаче. Он советовал русским ,,убраться поскорее, если не хотят погибнуть от холода и голода". Послали еще раз. ,,Скажи Суворову", был ответ сераскира, ,,что прежде небо упадет на землю и Дунай потечет к верху, нежели я сдам Измаил!" Между тем русские деятельно готовили фашины и лестницы. Суворов сам учил солдат, как ставить лестинцы, как лезть на стены и сражаться на валах. Утром 10-го декабря, желая занять внимание турок, открыли пальбу с флота и с двух батарей. Вечером она смолкла. Сильным морозом скрепило грязь. Войско было готово. Пала темная ночь — последняя для стольких храбрых!
Нельзя не удивляться, читая подробности диспозиции штурма — каждому предписывалось в точности назначение его. Ни в городе, ни в лагере русских никто не спал; полки двигались. Осажденные готовились, уведомленные от перебежчиков о наступающей грозной минуте. Суворов объезжал войско; говорил с офицерами и солдатами; являлся всюду. Радостно приветствовали его солдаты. В три часа утра взлетела ракета — все взялись за оружие; в четыре другая — построились, в пять третья — и в одно мгновенье колонны двинулись к Измаилу. Стены Измаила вспыхнули огнем, и скоро крики: ура! алла! показали начало редкого воинского подвига...
Не будем рассказывать подробностей, довольствуясь немногими чертами. ,,В Измаиле не крепость была взята, но истреблена была сорокатысячная армия, защищенная укреплениями”, говорил Потемкин, в донесении своем Императрице. Победители сами изумлялись, когда днем осматривали рвы и валы, по которым перешли ночью под губительным огнем неприятелей. Первый взошедший на стены Измаила был майор Неклюдов, вызвавшийся идти с охотниками. Прежде всех достигла на вал колонна Ласси. Бросив лестницы, солдаты лезли без них, втыкая штыки в вал. В одном месте русские дрогнули — среди них явился священник, и, именем Бога победодавца, держа в руке Крест, повел их вперед. Колонна Кутузова остановилась. Он известил Суворова о невозможности идти далее. ,,Скажите Кутузову, что я жалую его командиром Измаила!” отвечал Суворов. ,,Мы друг друга знаем”, говорил Суворов после взятия Измаила, ,,ни он, ни я не пережили бы неудачи". В 8 часов утра русские овладели всеми внешними укреплениями, но им предстояла битва не менее страшная. Каждая улица, каждый дом были оспариваемы с оружием в руках. Каплан-Гирей сражался, окруженный своими сыновьями; пятеро из них пали на его глазах, и на трупы их, последний — пал отец! Сераскир убит был в свалке. Сражались даже женщины, ибо пощады не было; только один человек ушел из Измаила и принес визирю весть о взятии русскими непобедимой крепости. До 23,000 турок было убито, и только до 5,000, и то большею частью раненых, взято в плен. В числе убитых было около шестидесяти пашей. В 4 часа пополудни, Измаил лежал безмолвною могилою, опаленный пожаром, залитый кровью, заваленный трупами, и Суворов писал Императрице: ,,Гордый Измаил у ног Вашего Императорского Величества", а к Потемкину: ,,Не бывало крепости, не бывало обороны отчаяннее обороны Измаила, но Измаил взят — поздравляю вашу светлость!” Шесть дней очищали город. Трупы турок бросали в Дунай. Два дня были посвящены пированьям, а через неделю войско пошло на зимние квартиры. Суворов отправился в Галац, по прежнему, верхом, на казацкой лошади, в старой шинели.
Взятие Измаила поставило имя Суворова выше всех его современников. Он не скрывал, что гордится своим подвигом, не скрыл и своего негодования, когда, при первом личном свидании, Потемкин встретил его словами: ,,Чем я могу наградить тебя, Александр Васильевич?”— ,,Кроме Бога и Императрицы никто наградить меня не может, я не купец и не торговаться с вами приехал!”, отвечал ему Суворов. Пора было высказать истину. Суворов уже не боялся Потемкина, и не думал о том, что он оскорбится. Они расстались холодно. Императрица звала Суворова в Петербург, в январе. Он отправился в столицу и был пожалован в подполковники лейб-гвардии Преображенского полка. Награда была не щедрая за подвиг неслыханный, ибо подполковников гвардейских считалось тогда одиннадцать: фельдмаршалы Разумовский, Румянцев, Потемкин; генерал-аншефы двое Салтыковых, Брюс, Репнин, Прозоровский, Мусин-Пушкин, Долгоруков, — Суворов был младший из всех. Ожидали, что Суворова наградят чином фельдмаршала, но Потемкин не хотел того, изъявил Суворову немилость свою и уже не прощал его. В феврале 1791 года приехал Потемкин, в последний раз, в Петербург. Императрица казалась по прежнему внимательною к Потемкину: приписывала ему все успехи войны, велела сенату заготовить особенную грамоту, воздвигнуть дворец, и перед ним поставить памятник Потемкину, пожаловала ему фельдмаршальский мундир, обшитый бриллиантами. О Суворове не было сказано ни слова. Потемкин приготовил великолепный пир в Таврическом дворце и удивил столицу роскошью этого пира. При звуках музыки пели тогда: „Звук Измаила раздается!” (известный польский: ,,Гром победы раздавайся!" слова Державина, музыка Козловского), а истинного покорителя измаильского даже не было на пире! За три дня, Екатерина призвала его к себе, говорила с ним, и как будто невзначай сказала: ,,Я пошлю вас, Александр Васильевич, в Финляндию”. Суворов понял, бросился к ногам ее, поклонился ей в землю, а возвратясь домой, сел в почтовую тележку, и уже из Выборга написал Императрице: ,,Жду повелений твоих, матушка!" Суворов надеялся, однако ж, что его пошлют в действующую армию, и с огорчением увидел, что ему поручили только укрепление шведских границ, когда Потемкин снова отправился воевать. Впрочем, Потемкин после того жил не долго; он умер в 1791 году.

 


Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru