: Материалы  : Библиотека : Суворов : Кавалергарды :

Адъютант!

: Военнопленные 1812-15 : Сыск : Курьер : Форум

П. Усов

История Суворова

 

ХIII. ЛИЧНОСТЬ СУВОРОВА.

Внешность Суворова. — Черты из его жизни. — День Суворова. — Характер генералиссимуса. — Чудачества и причуды. — Суворов сам о себе.

 

Суворов был небольшого роста, худощав, немного сгорблен. Лицо его, неболъшое, было покрыто морщинами; рот большой, взгляд быстрый и часто грозный, глаза — голубые, всегда живые, светлые. Зрение до самой смерти сохранилось у Суворова необыкновенное. Голова его рано поседела и на ней оставалось не много волос, собранных локоном вперед.
От природы — Суворов был слабого сложения; здоровье его было ослаблено, сверх того, трудами, увечьем, ранами. Но силою воли он так приучил тело свое к труду и лишениям, что никакие перемены климата и времен года, походы, бессонные ночи, изнурительная езда верхом, по несколько суток сряду, не истощали его. Бодростью и выносливостью он изумлял людей мощных и сильных. Слабый, бессильный от природы, он сделался железным человеком, переносил зной, холод, голод, жажду, как простой солдат.
День свой Суворов начинал тем, что, встав с постели, заставлял себя окачивать холодною водою со льдом, даже зимою. Спал он всегда на сене или на соломе, даже и тогда, когда жил в царских дворцах и великолепных чертогах.
Пышности и великолепия Суворов терпеть не мог. Пища его была самая простая, русская: щи, каша, редька, по праздникам пирог, а питье — квас. В походе иногда довольствовался он солдатским сухарем и водою. Табаку он не курил, но нюхал простой русский табак. В гости выезжал он редко, а приглашенный к пышным обедам, ел немного. Вообще он не любил ни роскошных обедов, ни пиров, ни балов, и если являлся на пир или на бал, то лишь на минутку и вскоре убегал, выкинув какую-нибудь шутку. Проиграв, однажды, значительную сумму денег, он дал себе слово не играть никогда в карты, и действительно сдержал свое слово и даже терпеть не мог карт.
Будучи веселого нрава, Суворов любил смеяться, шутить и видеть около себя веселые лица. Но обыкновенно жизнь вел он всегда больше уединенную. Прислугу его составляли двое-трое служителей, в числе которых много лет находился ставший в своем роде историческою знаменитостью камердинер Суворова, Прошка, некогда спасший ему жизнь в битве. Это был пьяница и грубиян, но Суворов любил его и терпеливо выносил все его проступки. На обязанности Прошки лежало будить Суворова в два часа пополуночи, окачивать его холодною водою, подавать куртку и орден. Одевшись при помощи Прошки, Суворов молился и пил чай. Тогда являлся его повар, и ему заказывались спартанская похлебка, вавилонский сыр, ассирийская каша, финикийский пирог. После уроков в турецком языке, для изощрения памяти, являлись чиновники с бумагами, и в шесть часов утра Суворов выходил на ученье, или на развод, в мундире. В 9 часов он обедал, приглашая к себе офицеров и генералов. Адъютант его читал: “Отче нашъ”. Каждый из гостей должен был отвечать: аминь! Кто забывал сказать аминь, тому не давали водки. Опасаясь, чтобы за обедом не объесться, Суворов раз на всегда приказал Прошке наблюдать за ним и коль-скоро он заметит, что ,,генерал“ наелся достаточно, отнимал бы у него тарелку. На вопрос, по чьему приказанию он это делает, Прошка отвечал: ,,По приказанию фельдмаршала Суворова”.— “Ему должно повиноваться”, — говорил Суворов. Обед шел скоро, при чем все блюда подаваемы были с пыла; но за столом сидели долго; это было время отдыха, время шутки и проказ. Суворов говорил тогда без умолка, мешал изречения мудреца с шалостями ребенка, кувыркался, кривлялся, прыгал, умилял трогательным рассказом, возвышал душу воспоминанием, и вдруг пел кукуреку, прыгал на одной ноге, несмотря ни на чье присутствие; вдруг вставал, громко молился, убегал из комнаты, ложился спать, и иногда спал три, четыре часа. Вставши, он долго умывался и начинал дела. Тут уже являлся другой Суворов. Не оставляя шуток и проказ даже во дворце, везде, где он бывал, прыгая, бегая, кланяясь странным образом, Суворов изменялся, принимаясь в кабинете своем за дело. Он был тогда важен, задумчив, красноречив, удивлял быстротою соображения и не допускал ни малейшей шутки.
В торжественных случаях, при приеме иностранцев, на параде, в праздничные дни в церкви, являясь в расшитом золотом мундире, обвешанный орденами, лентами, со своим быстрым взглядом, седою, как лунь, головою, он внушал невольное почтение. ,,3десь я не Суворов, — говорил он, — а фельдмаршал русский!” По окончании дел, Суворов оставался один и посвящал время чтению и учению. До самой смерти чтение было его отдыхом. Он читал все лучшие произведения своего времени и любил искренно литературу. Поэзию он называл наслаждением сердца. “Где есть Ахилесы, там должны быть и Гомеры; они ведут к славе героя!” — говаривал Суворов. Любя и уважая Державина, Суворов любил и стихотворца Кострова, переводчика Илиады и Оссиана. Державину и Кострову иногда отвечал он стихами, которые сам называл, смеясь, „косноязычными”. Музыку Суворов признавал только военную и для военных. Он смотрел на музыку, как на средство возбуждать бодрость воина, считал ее необходимостью в битве и походе, водил всегда полки в сражение с песнями и музыкою; особенно любил он русские песни.
Суворов был не только благочестив, но даже набожен, и поставлял религию обязанностью воина. Часто он сам певал и читывал в церкви. Молитвою начинал он каждую битву и каждый поход. Молебствия после побед отправлялись с важною торжественностью, а раздача орденов и наград производилась всегда в церквах после молебна. Суворов брал Крест, звезду, шпагу, крестился, целовал знак отличия, и, вручая его, благословлял награждаемого.
Страшный в дни брани, неотступный требователь исполнения должности, он миловал, щадил врагов, строго наказывал за обиду мирных жителей, и благодеяниями означал следы свои всюду, где протекал с громами битв, в Турции, Польше, Италии. Никогда не подвергал он суду и несчастью, если видел искреннее раскаяние, и нередко платил от себя деньги, растраченные или потерянные, по неосторожности, его подчиненными. Бедные офицеры получали от него помощь, но это должно было храниться между ними в глубокой тайне. Он не щадил благотворений убогим, давал, что мог, и скрывал благодеяния. Только после смерти Суворова, узнали имя благотворителя, ежегодно присылавшего в петербургскую городскую тюрьму, перед Светлым Воскресеньем, по несколько тысяч рублей на выкуп неимущих должников. Никогда не отказывал Суворов в ходатайстве за угнетенного и несчастного. Суворов не терпел лжи, клеветы, наушничества. Смело говорил он, что никогда и никому, даже врагам своим, не нарушал данного слова и обещания. Строгая нравственность считалась Суворовым обязанностью христианина и воина, и если он прощал слабости другим, то не только грязные какие-нибудь рассказы, но и двусмысленные слова запрещались в его присутствии.
Суворов был верный друг и добрый родственник. Он помнил добро, говоря, что не только благодеяния, но и хлеб-соль забывать грешно. Детей своих Суворов любил нежно, в особенности свою Суворочку, как он называл дочь свою. Однажды, посланный на службу, он свернул с дороги и вечером прискакал в деревню, где жили дети его. Запретивши тревожить детей, потому что они уже спали, добрый отец тихо вошел в спальню их, полюбовался ими, благословил их, и немедленно уехал, вознаграждая скоростью езды время, отданное чувству любви родительской.
Люди издалека приезжали взглянуть на Суворова, и видели худенького, слабого старичка, смешившего шутками. Но старичок превращался в исполина, в гения, если узнавали его ближе. Тогда понимали и его, и великие дела его, и любовь, какою привязывал он к себе знавших его.
Как и у каждого великого человека было у Соворова много врагов, которые распускали про него всевозможные слухи, называли кровожадным чудовищем, рассказывали про его неистовый характер. Действительно, Суворов был ужасно вспыльчив и его порывы доходили иногда чуть не до бешенства, но он, сознавая за собой этот недостаток, старался сдерживаться, хотя успевал в этом не всегда.
Вследствие многих чудачеств, некоторые считали Суворова полупомешанным. Действительно, чудачества Суворова, его подчас в высшей степени странные и неожиданные выходки удивляли всех.
Враги Суворова говорили даже, что этими чудачествами, выходками и причудами Суворов сделал себе карьеру, скрывая под ними свои недостатки. Но это, конечно, ложь: Суворов, действительно, был от природы чудаком, и шутки и выходки его вовсе не были проделками шута, а истекали сами собою, из его с юных уже лет характера. И эти шутки и чудачества не только не способствовали его карьере, но, напротив, часто мешали ей. Во всяком случае, не будь у Суворова крупного военного дарования — он никогда не добился бы такой славы и известности.
Однажды, разговаривая о самом себе, Суворов сказал окружавшим его: „Хотите ли меня знать? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе — но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном; шутками и звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся и корчился. Я пел петухом, пробуждал сонливых, угомонял буйных врагов отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков”.
Когда живописец Миллер явился к нему в Праге (1799 г.) от курфюрста Саксонского, чтобы нарисовать портрет знаменитого полководца, Суворов сказал художнику следующее:
— Ваша кисть изобразит черты лица моего; они видны, но внутреннее человечество мое сокрыто. И так, скажу вам, любезный господин Миллер, что я проливал кровь ручьями. Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего, во всю жизнь мою никого не сделал несчастным; ни одного приговора на смертную казнь не подписывал; ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил на стул); при приливе и отливе счастия уповал на Бога и непоколебим (сел на стул), как и теперь.
За несколько дней до смерти Суворова, его навестил Державин, с которым он издавна был в хороших отношениях. В разговоре с ним, он спросил поэта:
— Какую же ты мне напишешь эпитафию?
— По-моему, много слов не нужно, — ответил Державин, — довольно сказать: ,,3десь лежит Суворов”.
— Помилуй Бог, как хорошо, — произнес герой слабым голосом, пожимая руку поэта.
Мысль эта так понравилась Суворову, что он несколько раз перед смертью говорил своему племяннику, Хвостову, в квартире которого он и скончался:
— Митюша, не черти моей гробницы стихами, а разве напиши только: ,,3десь лежит Суворов”.



Назад

Вперед!
В начало раздела




© 2003-2024 Адъютант! При использовании представленных здесь материалов ссылка на источник обязательна.

Яндекс.Метрика Рейтинг@Mail.ru